ГАРТ "ЛУЖЕНАЯ ГЛОТКА"
Бежали, определенно, не просто так. Просто так, чтобы в ушах шумело, а сердце колотилось в груди, как колокол, который дергает за язык сумасшедший монах, не бегают. Иногда на подобный бег может сподвигнуть ощущение счастья, когда ты несешься вместе с ветром, когда тебя гонит вперед радость внутри, а мир убегает назад с заботами и страхами, о которых не думаешь в этот момент. Но то, что липким комком цепляется к сознанию, меньше всего похоже на ощущение счастья. Скорее наоборот. Смесь страха и чего-то более глубокого, чего-то, что невозможно побороть просто силой воли, что невозможно полностью сокрыть за маской уверенности…
Мысли скачут, пытаясь то ли отстраниться от ощущения надвигающейся беды, то ли найти способ справиться с ней. А если нет – то, хотя бы, как-то ее рационализировать. И, разумеется, найти то самое потерявшееся "Я", от которого остались только фрагменты. Гарт. Луженая глотка. Умение читать. Какие-то знания о том, что в пустыне не бывает тумана. Вода.
Мысль о воде заставила против воли согнуться и закашляться, рефлекторно пытаясь освободить легкие – но, кроме слюны, на покрывающую плиты пыль ничего не полетело. Зато опять нахватался гнилостного воздуха, что вызвало еще один, более короткий приступ. Что-то с водой тебя связывало, но вряд ли связь эта была хорошей. Ощущение наполненных водой легких было слишком живым, слишком ярким, чтобы возникнуть просто так. Но еще более тошнотворным было сопутствующее осознание бессилия в этот момент – уверенность в том, что есть способность что-то сделать и последующее осознание, что нет, ничего сделать не получается и не получится. Перед глазами на мгновение мелькнул образ ровного белого песка, мутный и расплывающийся, как будто сквозь пелену воды.
Мелькнул и пропал. И, подняв голову, Гарт понял, что стена тумана приблизилась. Любопытно – да. Неестественно – тоже. Возможно, этому и было какое-то логичное объяснение, но сейчас человек его не видел. Ответы, которые нес туман, были не из тех, которые мог искать хоть кто-то в здравом рассудке, и вскоре ему предстояло в этом убедиться.
РИН
Задерживаться на дне канала не хотелось – по очевидным причинам. По столь же очевидным не хотелось оставаться на месте – хотя большинство загадочных незнакомцев решили перевести дух вместо того, чтобы продолжить бег. И, судя по выражениям лиц, по взгляду, который у большинства устремился куда-то внутрь себя, попытаться разобраться с мыслями, настигнувшими их точно так же, как саму Рин. Было в этом пробуждении сознания что-то жуткое, хотя бы потому что оно предполагало полное отсутствие себя до этого момента. Перед девушкой на мгновение мелькнула картина этих лиц, но с пустыми остекленевшими глазами и безвольно повисшими челюстями слюнявых ртов.
Не обращая внимания на пылающие сухим огнем легкие, стрелок (а на это недвусмысленно намекало не столь уж распространенное оружие на боку) поползла наверх, по склону. Окружение и без того напоминало воплотившийся в реальность кошмар безумного художника, но, цепляясь руками за щели и отталкиваясь ногами от плит, Рин поняла, что проживает тот самый момент из сновидений, когда ты идешь, бежишь или летишь, но при этом цель не приближается или приближается слишком медленно. Склон не был ни высоким, ни длинным, и девушка должна была преодолеть его за несколько секунд, но смогла подняться лишь на две трети. Достаточно, впрочем, чтобы рассмотреть нижнюю часть зданий противоположного берега.
Двери, если это были двери, не были рассчитаны на людей. Они были одновременно очень высокими, настолько, что казалось, что их должно было быть видно даже со дна канала, узкими и странно изогнутыми. Эти двери должны были открываться… но Рин не могла понять, как. Узкие переулки между домами, казалось, тянулись бесконечно – по меньшей мере намека на существование некоей другой стороны дома и другой улицы видно не было.
БРАТЕЦ КРОЛИК
Бег кажется единственным разумным выходом. Символы на руках не дают ответов, а мир… мир может дать ответов больше, чем способна перенести даже самая умная полуросличья голова. Плоские небеса светятся тусклым светом, как будто закат угасающего солнца залил весь небосклон. Хотя "светятся" – немного неправильное слово. Когда на полотно картины или лист бумаги направляют луч света, то они сами становятся ослабленным источником света. Это небо "светилось", как если бы было освещено не настоящим лучом света, а уже как минимум раз отраженным светом.
Бегущему полурослику показалось, что это солнце, свет которого отражали небеса, должно быть огромным, раз в пять больше какого-то другого, привычного, нормального, и обязательно багровым. Древним, почти изжившим себя, и его восход лишь подчеркнул бы непостижимый возраст этого горда, если бы оно могло взойти. Если бы ему что-то не мешало. Что-то, заставившее этом мир застыть и гнить, истлевать бесчисленные эоны.
Одновременно пришла уверенность, что, когда этот восход случится, он будет последним.
Бег кажется единственным выходом.
ФИНБАР "КОНОВАЛ" ОЛЛРИВЕР
Них#ра хорошего не происходит. Да и не может произойти. Коротышка побежал дальше, довольно шустро для такого мелкого создания. Правда, далеко не убежал. Но это похоже на правильный ход, задерживаться тут определенно не стоит. Особенно с дырой в памяти размером… размером со всю память, пожалуй. Такое бывает, если с головой что-то сильно не в порядке. Просто так, после удара обо что-то твердое, так не случается.
И дыра памяти, как зловонное отхожее место, отрыгивает мерзкий кусок уверенности. Бывает по-разному, на самом деле. Иногда, если стукнуть, даже не сильно, человек скопытиться может, если голова у него какая-то чувствительная. Иногда, наоборот, хоть до потери сознания избить, хоть в кровавую кашу, штуке этой, сознанию, хоть бы хны. Можно избить до состояния овоща, хотя специально это сложнее сделать, чем просто забить о смерти. Но бывает, что да, память пропадает. Но чаще не целиком, а события, непосредственно предшествовавшие удару кованным ботинком в рыло. А вот штука, когда вроде и имя помнишь, и навыков хотя бы часть сохранилась, а воспоминания пропали – штука редкая.
Да, Финбар Оллривер был человеком насилия. И, быть может, в принципе не очень хорошим человеком.
ФЕВРОНИЙ ВАРРА
Сколь пусты были первые два имени, столь же мощным отзвуком отозвалось третье. Мощным – но далеким. Как никогда далеким. Даже само предположение, что это вселяющее уверенность присутствие может оказаться на таком расстоянии, когда-то показалась бы Февронию кощунственной. Но не только. Это звучало странно, но в дыре прошлого была своя, еще более страшная дыра, потеря кошмарнее, чем потеря памяти. И понимание этого ударило в грудь с силой, заставившей пошатнуться и чуть было не выронить меч. Ощущение Иомедай пропало.
И это было не худшим, что могло случиться.
Что-то в груди внезапно вспыхнуло радостью, но это начавший разгораться пожар быстро залил непонятно откуда взявшийся страх. И чувство вины.
Прошлое Феврония Варры однозначно не было простым.
Но и будущее не было определенным. Почему-то это внушало целый спектр разных чувств, в которых разбираться времени не было. Пробудившиеся воинские инстинкты кричали о приближающейся угрозе.
КЕНФРИТ РЕНДЕРСОН
Барристер. Судя по всему, что-то связанное с баром. Но не бармен. И для завсегдатаев баров есть другие термины, менее сложные. Барристер… был загадкой. Как и тело. Как и письмена. Как все вокруг. Как Честер. Загадки требовали ответов, и Кенфрит начал с той, что показалась ему простейшей. Письмена, покрывавшие не только его самого, но и других людей (и не очень) попавших в сходную с ним ситуацию. Положение, можно сказать. Положеньице.
И гном попытался отвлечься от него, погрузившись в изучение надписей на собственном теле. Они не были татуировками, не ощущались и не выглядели результатом какого-то заклинания. Проведя пальцем по одной из линий, Кенфрит заметил, что она чуть заметно смазывается – приложив достаточно усилий (и, наверное, спирта), можно было бы всю эту каллиграфию стереть полностью. Не похоже, чтобы символы наносились в спешке – как сами линии, так и их черты были очень аккуратными. Но что-то в них было неправильное, не как окружающий мир неправильное, а какая-то незавершенность, что ли… Разум складывал и перескладывал их в последовательность, но, как ни крути, не хватало символов – это Кенфрит понимал, даже не владея языками, на которых были нанесены эти оккультные символы. Но это не являлось чем-то непоправимым, потому что, зная большую часть целого, можно восстановить мелкое.
Символы начали расплываться, и гном даже успел подумать, что это от того, что он слишком перенапряг глаза, перед тем, как мир будто бы стал масляным и потек, уступая место странной картини. Лестница, то ли спускающаяся вниз, то ли поднимающаяся наверх (хотя КАК это может быть непонятным?), и два колоссальных крылатых льва, сторожащих ее. Лестница приближается и превращается, оставаясь на каком-то уровне восприятия лестницей, в бесконечный базальтовый утес. В каменных глазах львов читается презрение, но Кенфрит знает, что они бессильны, уже многие эоны бессильны, ибо Саркоманд мертв и заброшен…
Это видение на несколько мгновений вырвало Кенфрита из созерцания символов, но они вновь притянули его взгляд, не особо считаясь с сопротивлением гнома…
КЗАР СИЛ
Идентифицировать одежду оказалось не так тяжело, несмотря на ее плачевное состояние. Ткань, общий фасон, покрой, цвет – как сам Кзар, так и все остальные носили келишитскую одежду, предназначенную для странствий в пустынях. Более того, покрой, более грубая ткань и отсутствие вышивки говорят о кадирском происхождении, хотя и не однозначно. Уверенности бы придали характерные яркие цвета, играющие контрастом, но их нет – одежда блеклая, может быть… выцветшая? Всмотреться (за неимением лупы и нужных реагентов – мелькает мысль) времени не оказывается – туман приближается, заставляя мысли перескочить на более важные вопросы.
Например – как вы все тут оказались?
Очевидно, бегом. Состояние как самого Кзара, так и остальных беглецов, указывало на это вполне однозначно. И бежали вы от тумана – останавливаться, даже для передышки, было не самой разумной затеей, учитывая не слишком большое расстояние до этого тумана. Туман неестественного цвета, хотя этому может быть логичное алхимическое объяснение, но он явно подчиняется какому-то разуму – просто так туманы за людьми не гоняются, если это особый, и довольно редкий вид монстра. В голове мелькает название и картинка в каком-то толстом томе с строчками описания.
Этот редкий аномальный феномен представляет собой плотное облако сероватой, изредка зеленоватой или желтоватой дымки, движущееся вопреки ветру и лишённое чёткой формы. При приближении туман сгущается, искрясь внутри слабым рубиновым свечением — следствием магических реакций, поддерживающих его «жизнь». Голодный Туман питается жизненной энергией живых существ: при контакте он обволакивает цель со всех сторон, проникая в дыхательные пути и поры кожи, после чего начинает стремительно вытягивать тепло и витальность. От «укуса» тумана не спасают обычные доспехи; лучшая защита — рассеивание магии или сильный ветер.
Появление Голодного Тумана сопровождается странной тишиной — насекомые и мелкие звери инстинктивно покидают область его движения. На месте кормления облако оставляет иссушённые тела, порой без признаков внешних повреждений. По неподтверждённым наблюдениям, сущность может «помнить» жертву и преследовать её несколько минут, словно ведомая остаточными эманациями жизненной энергии, которые она улавливает на расстоянии. Особенно тревожит исследователей теоретическая возможность того, что предела росту этой сущности не существует: чем больше жизненной силы она поглотит, тем объёмнее и смертоноснее становится её масса, пока её голод и туманная форма могут удерживать накопленную энергию.
Разум переключается, не давая образу задержаться. Здесь – это не в канале, преследуемые туманом, а в этом странном и, похоже, мертвом мире. Формулировка выдает неединственность мира, а также знания о возможности неединственности мира. Но тут варианты вместо того, чтобы выстроиться в четкую и логичную схему, начинают расползаться, как гнилое мясо под руками. В другом мире можно оказаться множеством способов, пусть память и не подсказывает, как именно. Более того, существует даже возможность частичного переноса – души или сознания. Вспышкой пробегает важная мысль – смерть при подобном частичном переносе, хотя может и не повлечь гибель тела, ничем хорошим не закончится в любом случае.
Впрочем, смерть при полном переносе может закончиться еще хуже. Есть места и обстоятельства, при которых можно на суд Фаразмы и не попасть.
РЕЙ
Пухлые, красноватые, толстенькие ручонки какого-то внятного ответа не давали. Ощущение их неправильности было слишком опасным, чтобы мысленно копать дальше. Неправильности мира хватало. И это не был привычный Рею мир – об этом можно было утверждать с полной, абсолютной, непоколебимой уверенностью. В нем не было радости, лишь смерть, разложение и ложь. Он притворялся, этот мир, изо всех сил безуспешно старался выглядеть естественным, ситуацией, в которой природа взяла свое над цивилизацией. Вот только нутро Рея говорило, не опираясь ни на память, ни на знания, ни даже на наблюдения – произошедшее здесь сотворено разумом, а не стихией. Чем бы это произошедшее ни являлось.
Но размышления об этом делили ценное время с поисками способов бегства, и пришлось их отложить в сторону. То, как они бежали, никуда не годилось, потому что по факту, они в итоге никуда и не убежали. Серьезно оторваться от тумана не удалось, и тот обманчиво медленно продолжал приближаться… у человеческой девушки, кажется, появилась правильная идея – выбраться из этого канала. А там наверняка есть какие-то проходы и узкие места, через которые туман будет просачиваться долго, а он, Рей проскользнет быстро. Эта мысль почему-то успокаивала.
Альтернативой было бы разделение. Не факт, что туман сможет преследовать две группы разом. Не факт, что и не сможет, но это как минимум повышало шансы. Вот только совсем одному Рею совершенно не хотелось оставаться в этом месте.
Рей уже начал поворачиваться, чтобы проверить одну из теорий на практике или, хотя бы, попытаться обсудить их на практике, как что-то схватило его за руки, чуть повыше запястий. И рвануло, выкручивая их так, что потемнело в глазах. Затем что-то дернуло, выбивая землю из-под ног, ударяя лицом о полированные временем плиты и глуша вырвавшийся крик боли. Сперва ударом, а затем и откуда-то набившейся в рот тканью с привкусом гнилого мяса и запахом странных едких благовоний.
Потащило. Туда. Назад. В туман.
ВСЕМ
Туман приближается незаметно, подкрадываясь, пользуясь моментным замешательством самоосознания. Миг – и он вдали, и от него еще можно сбежать. Миг – и он рядом, его щупальца обивают ноги, и тонким влажным покрывалом он стелется по земле. Шаги внутри него замирают, и раздается какое-то костистое пощелкивание.
Серые ленты вылетают из пелены и впиваются в низкорослого пухлого человека, только что смотревшего на свои руки. Те самые руки и оплетают, выворачивая неестественно, с хрустом. Вопль боли быстро оборвался, когда очередная лента заткнула коротышке рот. Рывок – и его тащит в туман, к проступившей сквозь него длинной, изогнутой, отдаленно человекоподобной фигуре.