Пульс

  Кошмары были нечастыми гостями сновидений Эйнет, но и не редкими, к сожалению девушки. То воспоминания об осаде, то боль и унижения в нементоне, то слишком богатая фантазия после старых страшных легенд – многое могло послужить катализатором для ужасов ночи. Не раз и не два за свою жизнь девушка просыпалась с криком и, дрожа как осенний лист, ждала рассвета. Не раз и не два она уходила в ночь только бы скрыться за пологом движения от страхов, запустивших когти в податливый разум.
  Но такой жути, как в эту ночь, она не испытывала. И вдвойне страшным было то, что у нее никак не получалось проснуться, словно бы она навек стала заложником этой липкой, смрадной, удушающей пустоты. Обволакиваемая этим Ничем, она словно сама превращалась в Ничто, и от этого ощущения немели члены и забивалась в самую глубь грудной клетки искорка неуступчивой ярости.
  А потом свет потух.

  Эйнет проснулась на насквозь мокрых от пота простынях. Ночная рубашка была задрана до груди, смятое одеяло громоздилось в ногах, давя на них, а подушка, судя по отсутствию ее в радиусе движения рук, валялась на полу, а общее состояние было таким, словно ее всю ночь били ногами. Да еще, видимо, она долго плакала, не просыпаясь, и теперь глаза щипало даже под закрытыми веками. Какое-то время овидда лежала, побаиваясь открыть глаза и увидеть весь ночной ужас, но все же необходимость идти на построение заставила ее подняться. Не открывая глаз – по крайней мере, первые полтора десятка секунд, пока она приходила в себя. Потом все же пришлось «прозреть».
  Зря, как оказалось. Черная грязь, вонь из сна, не исчезнувшая при открытии глаз… Какое-то время девушка сидела, непонимающе хлопая глазами и оглядывая испоганенное ложе. В голову настойчиво билась мысль о том, что ужасы из сна стали до ужаса явными, но гойделка старательно ее отгоняла. Может, это такая проверка от новых сослуживцев? Вон, в нементоне соученики тоже не чурались обидных и злых шуток, начиная от ос в сапогах и кончая навозом в сумке с травами. Почему этого не может быть здесь? А кошмары тогда – лишь следствие неправильно интерпретировавшего вонь разума!

  Успокоив себя таким образом, Эйнет стянула промокшую насквозь ночную рубаху и кинула ее на кровать. Покопавшись в сумке, вытащила расческу и рассчитанным движением ноги подвинула стоявший рядом стул к комоду с зеркалом. Устроившись на нем, девушка молчаливо и сосредоточенно принялась расчесывать волосы, спутавшиеся за время тяжелой ночи в колтуны.
  Черное пятно на бедре было поначалу воспринято, как грязь от болотной жижи, и было подвергнуто оттиранию. Не вышло, да и к тому же выяснилось, что ровно под этим пятном в форме полумесяца оказалась припухлость. Снова побледневшая, кадет-маршал сглотнула и, изогнувшись в странной позе, постаралась рассмотреть черный след, который, казалось, от прикосновений начал пульсировать. Пятно, казалось, прорастало из-под кожи, и не поддавалось ни слюне, ни попытке выдавить его.
  В панике девушка схватилась за нож и попыталась сковырнуть, срезать его. Рука ее дрожала, нож в ней так и плясал. Но, как девушка не старалась, сил нанести самой себе такую глубокую рану у нее не было. В итоге рука дрогнула, и через бедро и след на нем протянулся глубокий, набухающий кровью порез. А вместе с ним пришла даже не боль, а нечто в сотню раз большее. А вместе с этой сверх-болью, вместе с проступающей из голодного рта раны кровью полезли черные твердые сгустки, похожие на трупных червей. Эйнет, вцепившись зубами в руку, чтобы не услышали ее крика, замычала от боли, слезы брызнули из глаз, а от резкого рывка нож улетел в одну сторону, а сама девушка свалилась со стула в другую.

  Сжавшись в позе эмбриона, одной ладонью зажимая себе рот, а другой, рану, она скулила и захлебывалась крупными слезами, вздрагивая всем телом. Немало времени – вечность, наверное – прошло, прежде чем боль улеглась, и сил оказалось достаточно для того, чтобы подняться хотя бы на четвереньки и перевязать раны от скверны на ноге и от зубов на руке чистыми тряпицами из лекарской сумки. Опустошенная, выплакавшая весь ужас, Эйнет умылась холодной водой, зажевала неприятный привкус во рту корешком мяты и, облачившись в привычные черные одежды, похромала на общее построение.
  В душе у нее было полное опустошение и звенящая пустота. Не хотелось ни есть, ни пить, ни хоть что-то делать – только лечь куда-нибудь в темный уголок и помереть. А потом, когда вернутся силы и наберется уверенность, попробовать вырезать нечестивую метку еще раз, но на сей раз предварительно обезболив тело и разум подходящей настойкой или декоктом. Посему все время до принесения клятв она провела в неком подобии прострации, слушая, но не слыша, и только по завершении инструктажа кое-как вернулась в реальность, последовав за остальными «Шиповниками» и их инструктором.

  Речи мастера Рого доносились до нее, как через толщу листвы, и слышалось не каждое слово. Впрочем, общую картину девушка с трудом, но поняла – хотя, положа руку на дуб, ее сейчас больше волновало собственное состояние. Скособочено сидящая на самом краю стула, с красными глазами, нахохлившаяся и мрачная, с небрежно заколотыми волосами и болезненно скривившимися губами, Эйнет являла собой мрачное и скорбное зрелище, в разговоры не встревая и все больше слушая.
  Чуть оживилась она, когда узнала, что владыка Абер Гваэд – тоже ее дальний родственник, что потенциально могло облегчить работу. А могло и осложнить: по молодости лет девушка не слишком была знакома с отношениями между ее семейством и далекими «братьями» отца, и допускала, что не все может быть так гладко. Сведения о таинственных смертях ее не слишком испугали – риск самой умереть от печати тьмы на теле был куда весомее и важнее.

  А вот сослуживцы проявили к произошедшему больший интерес, интересуясь как полномочиями Красных Маршалов, так и наличием идентичных случаев. Вопрос Вятко заставил гойделку на время отвлечься от собственных страданий и задуматься, не слыхала ли она что-то подобное в нементоне, от людей, или трав, или деревьев. В конце концов, и в этом велет прав, все новое – хорошо забытое старое, и старая память, передаваемая из поколения в поколение, вполне могла хранить нечто если не подобное, то близкое.
  Тем временем эттир присоединился к вопрошающим, мысля в верном направлении, но спрашивая не о том. Болезненно вздохнув и непроизвольно коснувшись пальцами бедра, Эйнет, не поднимая головы, прошелестела:
  - Даже скорее не «что говорят», а «кто говорит» - такое лучше узнавать из первых уст… Известно ли, только с людьми и нелюдями такое было, или страдали и животные, и прорастающие?

Откуда-то из-за спины послышались тихие, почти неслышные шаги, и негромкий голос Воскресенской:

— Мишенька, — в присутствии Мигеля она продолжала обращаться к команде согласно именам из легенды, — только не говорите мне, что вся эта кровь собрана насильно.

Было очевидно, что представившаяся картина вызвала у Аиды противоречивые чувства, но что видели сейчас её глаза вместо пакетиков с красной жидкостью? Кто знает.

— Варят нас, как курицу в суп.
— Как курицу в суп... — эхом отозвалась женщина. — Точно, курица!

Аида заскользила взглядом по собравшимся, явно колеблясь, к кому можно обратиться с нетривиальной просьбой. Взгляд скакал от Джейсона к Мигелю и обратно, словно мячик для пинг-понга. Наконец, она подошла к испанцу.

— Miguel, necesito un pollo. Viva. Negra. ¿Me ayudas?*

Поняв, что опять ляпнула глагол во втором лице, Аида замахала руками, мол, извините, сейчас всё будет как надо, и выдала:
— ¡Perdóname! ¿Me ayuda?**

Или надо было всё-таки Perdóneme? Чёрт. Да что за дубина!
Спряжение испанских глаголов в повелительном наклонении пока давалось переводчице с трудом.

— ¡Ah, Miguel! — не выдержав, со смехом взмолилась Аида в надежде, что он всё воспримет адекватно.

В тяжёлый хмельной сон Фьёльнир проваливался счастливым. Нежданная встреча со старым товарищем, обернувшаяся надёжной возможностью послать весточку домой, вселяла надежду в сердце скитальца. Северянин благодарил богов за возможность развеять терзание близких и засыпал с улыбкой на устах. И сколь приятным был отход ко сну северянина, столь же тяжёлым было пробуждение, и отнюдь не похмелье, коим твёрдо знавший свою меру мореход страдал не часто, было тому виной.

Открыв глаза, Фьёльнир неспеша обвёл взглядом комнату. Дыхание его оставалось медленным и ровным, как у крепко спящего человека — видавшего кошмары наяву непросто было напугать во сне. Ни зрение эттира, ни его слух, хотя и не такие острые, как в юности, не выявили угрозы, и всё же чувство тревоги не покидало Беспокойного. Там, где не помогли глаза и уши, на выручку старому волку пришёл нюх, уловивший такой странный, волнующий и такой чужой приторно-сладкий аромат, словно в обильно сдобренное патокой и неведомыми южными специями вино щедро влили свежей крови, дали настояться и теперь расплескали по комнате. Перед глазами промелькнула маслянистая чёрная жижа из недавнего сновидения, заставив Фьёльниира рывком подняться с кровати, заново осматривая себя самого и всё вокруг. Глянув на собственную грудь, северянин замер на миг, а после бросился к висевшему на стене зеркальцу. В отражении на полированной металлической пластине он ясно видел расползавшееся под сердцем чёрное пятно размером с кулак, своей формой напоминавшее дерево с раскидистой кроной и ветвистыми корнями. Один лишь взгляд на это пятно отзывался головокружением, и Фьёльнир поспешил скрыть его под просторной льняной рубахой. Умывшись заботливо оставленной кем-то ещё с вечера водой, Харальдсон оделся, опоясался ножнами с мечом и покинул комнату, твёрдо намереваясь успеть позавтракать до назначенного им брифинга.


✿ ✿ ✿
Рассказ провост-мастера не очень-то изобиловал подробностями о деле, а подробности их полномочий не слишком волновали привыкшего полагаться на себя торговца. И потому, пока другие задавали вопросы, эттир принял из рук Тибальда свиток и, развернув, принялся изучать.
— А что эта жижа? — поинтересовался он, оторвавшись от чтения и инстинктивно тронув пятно на груди. Прикосновение к нему, даже сквозь слои одежды, вызывало чувство тревоги. В памяти то и дело всплывал образ дерева, так отчаянно сопротивлявшегося липкой скверне. Мысль, зревшая на грани разума, шептала Фьёльниру что-то невнятное, но очень тревожное: о его будущем, о будущем его семьи и целого мира, и о великих скорбях, что придут, если дерево подёт под натиском гнили.
— Кто-нибудь её изучал? Что говорят знахари и учёные мужи?

  Кошмары были нечастыми гостями сновидений Эйнет, но и не редкими, к сожалению девушки. То воспоминания об осаде, то боль и унижения в нементоне, то слишком богатая фантазия после старых страшных легенд – многое могло послужить катализатором для ужасов ночи. Не раз и не два за свою жизнь девушка просыпалась с криком и, дрожа как осенний лист, ждала рассвета. Не раз и не два она уходила в ночь только бы скрыться за пологом движения от страхов, запустивших когти в податливый разум.
  Но такой жути, как в эту ночь, она не испытывала. И вдвойне страшным было то, что у нее никак не получалось проснуться, словно бы она навек стала заложником этой липкой, смрадной, удушающей пустоты. Обволакиваемая этим Ничем, она словно сама превращалась в Ничто, и от этого ощущения немели члены и забивалась в самую глубь грудной клетки искорка неуступчивой ярости.
  А потом свет потух.

  Эйнет проснулась на насквозь мокрых от пота простынях. Ночная рубашка была задрана до груди, смятое одеяло громоздилось в ногах, давя на них, а подушка, судя по отсутствию ее в радиусе движения рук, валялась на полу, а общее состояние было таким, словно ее всю ночь били ногами. Да еще, видимо, она долго плакала, не просыпаясь, и теперь глаза щипало даже под закрытыми веками. Какое-то время овидда лежала, побаиваясь открыть глаза и увидеть весь ночной ужас, но все же необходимость идти на построение заставила ее подняться. Не открывая глаз – по крайней мере, первые полтора десятка секунд, пока она приходила в себя. Потом все же пришлось «прозреть».
  Зря, как оказалось. Черная грязь, вонь из сна, не исчезнувшая при открытии глаз… Какое-то время девушка сидела, непонимающе хлопая глазами и оглядывая испоганенное ложе. В голову настойчиво билась мысль о том, что ужасы из сна стали до ужаса явными, но гойделка старательно ее отгоняла. Может, это такая проверка от новых сослуживцев? Вон, в нементоне соученики тоже не чурались обидных и злых шуток, начиная от ос в сапогах и кончая навозом в сумке с травами. Почему этого не может быть здесь? А кошмары тогда – лишь следствие неправильно интерпретировавшего вонь разума!

  Успокоив себя таким образом, Эйнет стянула промокшую насквозь ночную рубаху и кинула ее на кровать. Покопавшись в сумке, вытащила расческу и рассчитанным движением ноги подвинула стоявший рядом стул к комоду с зеркалом. Устроившись на нем, девушка молчаливо и сосредоточенно принялась расчесывать волосы, спутавшиеся за время тяжелой ночи в колтуны.
  Черное пятно на бедре было поначалу воспринято, как грязь от болотной жижи, и было подвергнуто оттиранию. Не вышло, да и к тому же выяснилось, что ровно под этим пятном в форме полумесяца оказалась припухлость. Снова побледневшая, кадет-маршал сглотнула и, изогнувшись в странной позе, постаралась рассмотреть черный след, который, казалось, от прикосновений начал пульсировать. Пятно, казалось, прорастало из-под кожи, и не поддавалось ни слюне, ни попытке выдавить его.
  В панике девушка схватилась за нож и попыталась сковырнуть, срезать его. Рука ее дрожала, нож в ней так и плясал. Но, как девушка не старалась, сил нанести самой себе такую глубокую рану у нее не было. В итоге рука дрогнула, и через бедро и след на нем протянулся глубокий, набухающий кровью порез. А вместе с ним пришла даже не боль, а нечто в сотню раз большее. А вместе с этой сверх-болью, вместе с проступающей из голодного рта раны кровью полезли черные твердые сгустки, похожие на трупных червей. Эйнет, вцепившись зубами в руку, чтобы не услышали ее крика, замычала от боли, слезы брызнули из глаз, а от резкого рывка нож улетел в одну сторону, а сама девушка свалилась со стула в другую.

  Сжавшись в позе эмбриона, одной ладонью зажимая себе рот, а другой, рану, она скулила и захлебывалась крупными слезами, вздрагивая всем телом. Немало времени – вечность, наверное – прошло, прежде чем боль улеглась, и сил оказалось достаточно для того, чтобы подняться хотя бы на четвереньки и перевязать раны от скверны на ноге и от зубов на руке чистыми тряпицами из лекарской сумки. Опустошенная, выплакавшая весь ужас, Эйнет умылась холодной водой, зажевала неприятный привкус во рту корешком мяты и, облачившись в привычные черные одежды, похромала на общее построение.
  В душе у нее было полное опустошение и звенящая пустота. Не хотелось ни есть, ни пить, ни хоть что-то делать – только лечь куда-нибудь в темный уголок и помереть. А потом, когда вернутся силы и наберется уверенность, попробовать вырезать нечестивую метку еще раз, но на сей раз предварительно обезболив тело и разум подходящей настойкой или декоктом. Посему все время до принесения клятв она провела в неком подобии прострации, слушая, но не слыша, и только по завершении инструктажа кое-как вернулась в реальность, последовав за остальными «Шиповниками» и их инструктором.

  Речи мастера Рого доносились до нее, как через толщу листвы, и слышалось не каждое слово. Впрочем, общую картину девушка с трудом, но поняла – хотя, положа руку на дуб, ее сейчас больше волновало собственное состояние. Скособочено сидящая на самом краю стула, с красными глазами, нахохлившаяся и мрачная, с небрежно заколотыми волосами и болезненно скривившимися губами, Эйнет являла собой мрачное и скорбное зрелище, в разговоры не встревая и все больше слушая.
  Чуть оживилась она, когда узнала, что владыка Абер Гваэд – тоже ее дальний родственник, что потенциально могло облегчить работу. А могло и осложнить: по молодости лет девушка не слишком была знакома с отношениями между ее семейством и далекими «братьями» отца, и допускала, что не все может быть так гладко. Сведения о таинственных смертях ее не слишком испугали – риск самой умереть от печати тьмы на теле был куда весомее и важнее.

  А вот сослуживцы проявили к произошедшему больший интерес, интересуясь как полномочиями Красных Маршалов, так и наличием идентичных случаев. Вопрос Вятко заставил гойделку на время отвлечься от собственных страданий и задуматься, не слыхала ли она что-то подобное в нементоне, от людей, или трав, или деревьев. В конце концов, и в этом велет прав, все новое – хорошо забытое старое, и старая память, передаваемая из поколения в поколение, вполне могла хранить нечто если не подобное, то близкое.
  Тем временем эттир присоединился к вопрошающим, мысля в верном направлении, но спрашивая не о том. Болезненно вздохнув и непроизвольно коснувшись пальцами бедра, Эйнет, не поднимая головы, прошелестела:
  - Даже скорее не «что говорят», а «кто говорит» - такое лучше узнавать из первых уст… Известно ли, только с людьми и нелюдями такое было, или страдали и животные, и прорастающие?

Коми ходил из стороны в сторону, оставив Гонзо возможность провести беседу с... Коллегой.
– Кресс. А вы что думали, Арасака что ли? Конечно Кресс. Это же единственное, что способно сейчас поставить лежащее в собственной луже правительство хотя бы на колени.
"Что? Милитеховская сучка спасёт мир?", рокербой остановился, развернулся на каблуках и хотел было что-то возразить, но Джетт продолжил свою тираду.
– Гонзо, ты же был в СЕТи в лаборатории Дубля. Ничего не напомнило? Неужели все эти годы ты не мечтал о том, чтобы все вернулось? Чтобы свобода. Чтобы гнать по СЕТи хоть до самого Гонконга? Ты же… ты же помнишь, как оно было. Ты же понимаешь, что человек внутри, обученный, сохранивший свое эго, ты же понимаешь, что такие люди способны очистить СЕТь. Восстановить ее. И это тебе не Душегуб киберпсихнутой сучки. Ты же читал доки Дубля. Переход возможен только добровольно. Блядь, Андреас, ну кто еще восстановит СЕТь? Милитех что ли?
- Да какая, блядь, разница то?! - не выдержал он. Что его выводило из себя, что Never More надул вот такой вот наивный болван, верящий в хорошее независимое правительство, которое обязательно всё исправит. Джетт верил в ещё более густую лапшу, чем NM в развешанную им же на уши.
– Слушайте. Я хотел, чтобы вы поверили в угрозу, в то, что она реальна. Что ж, у меня получилось. Слишком хорошо получилось. Но я бы никого не тронул, нахрен мне это надо. Чтобы вы меня потом из-под земли достали? Я бы и рокера не калечил, но иначе вы бы не поверили и побежали сливать добро в СЕТь. – Он судорожно вздохнул, здоровой рукой сжимая рану на животе и заставил себя продолжить. – Но это же то же самое. Это же опять война. Вы готовы вышибить мне мозги за мнимую угрозу семьям, но какой мир вы оставите детям. Мир с продажным бессмертием и сетевыми рабами? Мир, где корпы вытирают о правительство ноги?
Револьвер с грохотом упал на землю, когда Давыдов, опустившись на колени взъерошил свежепересаженные волосы, обхватив голову руками.
- Какой же ты долбоёб, Джет. Серьёзно, ты хотел заставить нас поверить в угрозу... Блядь, мы поверили. Только не в ту, что ты подсунул нам своими идиотскими поступками... Мы поверили, что мир без баланса, превратится в сраное гестапо. А ты, блядь, затираешь нам то, что миру от этого станет только лучше. Милитех, НСША, биотехника, НайтКорп, всё это один и тот же густо замешанный коктейль из дерьма и жажды обогащения. Какая нахуй разница, какая картинка будет на шевроне полицая, готового на всё, ради бессмертия своих родных и близких? Эти гандоны станут давить и жрать, поглощать, поглощать, поглощать... Иссушать каждого, пока не останется кучка всевластных ублюдков, да и тогда они вцепятся друг в друга и их трупы украсят центр ядерной пустоши, которую они же и организуют. Наивный мальчик верит в то, что мисс президент разделит его взгляды, мисс президент ведь так чиста своими помыслами, репутацией, корпоративным, блядь, прошлым! - чуть ли не на четвереньках, Давыдов приблизился к истекающему кровью парню. - Проснись, любитель патриотической жвачки, это же чушь! Отдай ты технологию НСША, все остальные корпы соберутся в единый кулак и начнётся такая резня, что тебе и не снилась. Выживут, конечно, те, кого ты одаришь, но красное небо над штатами ещё многие года будет отражаться на залитых кровью улицах. И никакой свободной сети, мальчик ковбой, никакой, блядь, сети, кроме той, что разрешит заботливая мисс президент. Никакого, блядь, сетевого сёрфинга, никаких волн информации, только блядская правительственная пропаганда! Ебать... - Эрвин поднялся на ноги, - Я бы даже хотел, что б после смерти ты попал в тот мир, что так мечтал создать...

Попытка Салли подняться показала: они угодили в природную западню.
Яр был слишком крутым, земля — сыпучей, края — обманчиво гладкими. Подниматься по нему оказалось очень сложно: каждый шаг вверх тут же возвращал на полшага вниз.
Монстр же… пока был невредим.
Лунный луч, сорвавшийся с небес и прорезавший тень над водой, ударил в озеро — ослепительно, чисто. Но поверхность лишь вспенилась, не более. Тварь не показалась из глубины. Гектор был готов подловить момент для удара — но удара не случилось. И прежде, чем кто-либо успел окрикнуть или броситься вперёд, длинные тёмные щупальца взвились над поверхностью и ринулись к Кевину, который встал туда, где несколько мгновений назад была Салли.

У довольного устроенной им дискотекой Пети была своя идея о том, зачем пришельцы везли столько крови в отдельных подписанных пакетах. Правда объяснить её на английском он даже не собирался, по нескольким причинам - взял Федю под локоток и отвёл в сторону:
- Ты хорошо стелишь про выращивание людей и образцы по регионам, но все люди разные и одинаковых они не вырастят: если им так нужны конкретные, как их там, хромосомы для клонирования, то они же вообще не в крови, а в конче хранятся и по разному собираются, пока ребёнок там метастазирует. Короче, ты неправ, из крови клонов выращивать не выйдет. Но в крови есть всё нужное для биологического оружия - эти черти хотят нас всех чумой истребить, вот и собирают информацию о том, какие люди где живут, чтобы или сделать чуму, которая нас всех сразу съест, или истребит разные народы по отдельности: англичане такую делают для нас, ты в курсе должен быть.

Тяжёлая платформа огненной поддержки показала себя неплохо и обеспечила доминирование даже несмотря на некоторые повреждения. Тем не менее, подобный инструмент требовал ухода и именно этим и занялся Элай, как самый компетентный в области ухода за оружием. Боекомлект был потрачен лишь частично, и требовалось расцепить ленты тяжёлых патронов пятидесятого калибра, вставить в середину несколько новых фрагментов ленты из резерва, сцепить всё обратно и уложить в короб ток, чтобы их не переклинило при подаче. И ещё раз состояние самой танкетки.

Но и время на юмор нашлось когда он заценил прикид русских, которые заляпались, словно крови было по колено. Впрочем, может так оно и было.

– Была бы бочка перекиси — получилась бы отличная пенная вечеринка.

По правде говоря, Дира вообще не хотела уезжать. Не после такого. Но угроза дракона была ещё более страшна, чем набег этого дикого племени. С другой стороны, кто знает, сколько ещё их бродит по Северу?

Дира поискала глазами селянина, который меньше других поддался панике. Этой деревне нужен защитник, и кто, если не они сами? Только духи леса...

Наше горло отпустит молчание
Наша слабость растает как тень
И наградой за ночи отчаянья
Будет вечный полярный день!

Джерри обернулся на грохот и увидел, что Ромео уже ползёт за ним, постепенно нагоняя, преодолевая блок за блоком. Лицо хакера было бледным, губы синеватыми от холода, который уже основательно добрался до костей, если не сказать, до сознания. Но глаза всё ещё горели. Потому что это был не просто побег в попытке спастись, но нечто, сравнимое с тем моментом в Робокопе, когда ниндзя-киборги уже побеждены, до взрыва пятнадцать секунд, а Мёрфи уже нацепил на плечи свой джетпак и на полной скорости мчится через весь этаж, чтобы подхватить и унести остальных. «Морозилка» позади, превращённая в поле боя, где реальность начала рассыпаться от неведомого вируса, осталась позади. И это придало обоим ещё немного сил.

Выстрел в последний экран что-то изменил. Сначала пиксельная зараза, что вырвалась из него, захватила ещё часть пространства, как это происходило и раньше, но этим всё не ограничилось. Тяготение между осколками вируса, разбросанными по помещению, возросло кратно. Они стали тянуться друг к другу, активно распространяясь в пределах серверной, кромсая пространство. Сервера, уже разъеденные изнутри, теперь стали стремительно стираться из реальности один за другим, а вместе с ними — дюйм за дюймом — исчезали все прилегающие поверхности.

В зале тем временем началась паника. Лидер, только что поднявшийся на ноги, в ужасе смотрел на то, как вокруг рушилась реальность. От его былой бравады не осталось и следа. Казалось, он всё ещё не мог поверить в происходящее.
— Все назад! — наконец гаркнул он. — На выход, быстро!

Один из бойцов, что следовал за Ромео, отступая, не заметил, как ногой задел цифровую рябь. И не замечал до тех самых пор, пока не стало ступни. Упав на землю, он не стал кричать, а принялся отчаянно её стряхивать. Вскоре его постигла та же участь, что его компаньона, пытавшегося застать Байле врасплох. На полу осталась только пиксельная тень, а потом исчезла и она.


Добравшись до развилки, Джерри остановился. Перед ним предстала развился — три пути. Левый и правый обеспечивали приток холодного воздуха в «морозилку» с разных сторон. Ещё одна ветвь уходила вертикально вверх. Ледяной воздух спускался именно оттуда. Сдержав испуг от попадания в тупик, админ ещё раз огляделся по сторонам, потом присмотрелся к вертикальной шахте внимательнее. На уровне чуть выше его роста немного выступал блок заглушки.

— Т-т-там от-т-трезанная ветка — т-т-то, что нужно! С-сейчас!

Пара винтов уже были ослаблены и выкрутились легко. До верхних дотянуться самостоятельно не вышло.

— П-п-подсади, надо отк-к-крутить хотя бы один! — выдохнул админ, щурясь от ледяного потока. Его волосы и ресницы мгновенно заледенели.

Джерри оказался довольно тяжёлым. Но гули сильнее обычных людей. И уже скоро админ, взобравшийся на спину Ромео, выкрутил один из двух оставшихся винтов и ослабил другой, заклинивший, затем доломав его самой заглушкой.

Спустив крышку, Джерри влез в проход.

— Т-тут лифт какой-то, — прохрипел он, откручивая последнюю решётку. Металлический грохот засвидетельствовал успех админа. — Давай с-сюда.

Ромео немного помешкал, чувствуя, что холодный ад вот-вот заберёт его сознание, но всё же собрал остатки воли. Оставалось совсем немного. И он полез наверх, уцепившись негнущимися пальцами за уступ. Каждое следующее движение давалось всё труднее. Кожа на руках похрустывала, отдавая болью, начала сильно кружиться голова. От каждого вдоха лёгкие схватывало всё сильнее. Даже вампирская кровь в венах не справлялась. Админу в этом плане его выраженный лишний вес пришёлся очень кстати.

— Д-давай, п-парень! — попытался подбодрить его Джерри. — Не в т-т-твою смену, п-п-помнишь? Ещё н-немного! Давай руку.

Дотянувшись до руки Байле, админ схватил его за рукав и наконец выволок наружу.

— Д-давай, приходи в себя! — он быстро растёр затылок Ромео, потом похлопал его по щекам, чтобы тот поскорее пришёл в себя. — Не спать!

В комнате, где они оказались, было значительно теплее. Помимо лифта, здесь находились ещё две двери. Одна — массивная, стальная, цифровой замок отключен. Другая — стеклянная, пуленепробиваемая, от пола до потолка, две створки. Терминал требовал наивысшего уровня доступа (как и тот, что был у лифта). За ним суетились бойцы, оставшиеся в живых. Они спорили о том, как быть дальше. А потом кто-то увидел хакера и админа, сообщив остальным.

И тут на последних устремились взгляды всей оставшейся группы ЧВК. Главный что-то сказал остальным, ему передали дробовик. Лицо здоровяка исказилось злобой.

— О, нет... Омега! — в ужасе понял Джерри. — У меня нет т-такого доступа! Т-ты должен что-то придумать! Иначе нас убьют!

По ту сторону стекла раздался приглушённый хлопок. На стекле возникла большая белая паутина.

  Кошмары были нечастыми гостями сновидений Эйнет, но и не редкими, к сожалению девушки. То воспоминания об осаде, то боль и унижения в нементоне, то слишком богатая фантазия после старых страшных легенд – многое могло послужить катализатором для ужасов ночи. Не раз и не два за свою жизнь девушка просыпалась с криком и, дрожа как осенний лист, ждала рассвета. Не раз и не два она уходила в ночь только бы скрыться за пологом движения от страхов, запустивших когти в податливый разум.
  Но такой жути, как в эту ночь, она не испытывала. И вдвойне страшным было то, что у нее никак не получалось проснуться, словно бы она навек стала заложником этой липкой, смрадной, удушающей пустоты. Обволакиваемая этим Ничем, она словно сама превращалась в Ничто, и от этого ощущения немели члены и забивалась в самую глубь грудной клетки искорка неуступчивой ярости.
  А потом свет потух.

  Эйнет проснулась на насквозь мокрых от пота простынях. Ночная рубашка была задрана до груди, смятое одеяло громоздилось в ногах, давя на них, а подушка, судя по отсутствию ее в радиусе движения рук, валялась на полу, а общее состояние было таким, словно ее всю ночь били ногами. Да еще, видимо, она долго плакала, не просыпаясь, и теперь глаза щипало даже под закрытыми веками. Какое-то время овидда лежала, побаиваясь открыть глаза и увидеть весь ночной ужас, но все же необходимость идти на построение заставила ее подняться. Не открывая глаз – по крайней мере, первые полтора десятка секунд, пока она приходила в себя. Потом все же пришлось «прозреть».
  Зря, как оказалось. Черная грязь, вонь из сна, не исчезнувшая при открытии глаз… Какое-то время девушка сидела, непонимающе хлопая глазами и оглядывая испоганенное ложе. В голову настойчиво билась мысль о том, что ужасы из сна стали до ужаса явными, но гойделка старательно ее отгоняла. Может, это такая проверка от новых сослуживцев? Вон, в нементоне соученики тоже не чурались обидных и злых шуток, начиная от ос в сапогах и кончая навозом в сумке с травами. Почему этого не может быть здесь? А кошмары тогда – лишь следствие неправильно интерпретировавшего вонь разума!

  Успокоив себя таким образом, Эйнет стянула промокшую насквозь ночную рубаху и кинула ее на кровать. Покопавшись в сумке, вытащила расческу и рассчитанным движением ноги подвинула стоявший рядом стул к комоду с зеркалом. Устроившись на нем, девушка молчаливо и сосредоточенно принялась расчесывать волосы, спутавшиеся за время тяжелой ночи в колтуны.
  Черное пятно на бедре было поначалу воспринято, как грязь от болотной жижи, и было подвергнуто оттиранию. Не вышло, да и к тому же выяснилось, что ровно под этим пятном в форме полумесяца оказалась припухлость. Снова побледневшая, кадет-маршал сглотнула и, изогнувшись в странной позе, постаралась рассмотреть черный след, который, казалось, от прикосновений начал пульсировать. Пятно, казалось, прорастало из-под кожи, и не поддавалось ни слюне, ни попытке выдавить его.
  В панике девушка схватилась за нож и попыталась сковырнуть, срезать его. Рука ее дрожала, нож в ней так и плясал. Но, как девушка не старалась, сил нанести самой себе такую глубокую рану у нее не было. В итоге рука дрогнула, и через бедро и след на нем протянулся глубокий, набухающий кровью порез. А вместе с ним пришла даже не боль, а нечто в сотню раз большее. А вместе с этой сверх-болью, вместе с проступающей из голодного рта раны кровью полезли черные твердые сгустки, похожие на трупных червей. Эйнет, вцепившись зубами в руку, чтобы не услышали ее крика, замычала от боли, слезы брызнули из глаз, а от резкого рывка нож улетел в одну сторону, а сама девушка свалилась со стула в другую.

  Сжавшись в позе эмбриона, одной ладонью зажимая себе рот, а другой, рану, она скулила и захлебывалась крупными слезами, вздрагивая всем телом. Немало времени – вечность, наверное – прошло, прежде чем боль улеглась, и сил оказалось достаточно для того, чтобы подняться хотя бы на четвереньки и перевязать раны от скверны на ноге и от зубов на руке чистыми тряпицами из лекарской сумки. Опустошенная, выплакавшая весь ужас, Эйнет умылась холодной водой, зажевала неприятный привкус во рту корешком мяты и, облачившись в привычные черные одежды, похромала на общее построение.
  В душе у нее было полное опустошение и звенящая пустота. Не хотелось ни есть, ни пить, ни хоть что-то делать – только лечь куда-нибудь в темный уголок и помереть. А потом, когда вернутся силы и наберется уверенность, попробовать вырезать нечестивую метку еще раз, но на сей раз предварительно обезболив тело и разум подходящей настойкой или декоктом. Посему все время до принесения клятв она провела в неком подобии прострации, слушая, но не слыша, и только по завершении инструктажа кое-как вернулась в реальность, последовав за остальными «Шиповниками» и их инструктором.

  Речи мастера Рого доносились до нее, как через толщу листвы, и слышалось не каждое слово. Впрочем, общую картину девушка с трудом, но поняла – хотя, положа руку на дуб, ее сейчас больше волновало собственное состояние. Скособочено сидящая на самом краю стула, с красными глазами, нахохлившаяся и мрачная, с небрежно заколотыми волосами и болезненно скривившимися губами, Эйнет являла собой мрачное и скорбное зрелище, в разговоры не встревая и все больше слушая.
  Чуть оживилась она, когда узнала, что владыка Абер Гваэд – тоже ее дальний родственник, что потенциально могло облегчить работу. А могло и осложнить: по молодости лет девушка не слишком была знакома с отношениями между ее семейством и далекими «братьями» отца, и допускала, что не все может быть так гладко. Сведения о таинственных смертях ее не слишком испугали – риск самой умереть от печати тьмы на теле был куда весомее и важнее.

  А вот сослуживцы проявили к произошедшему больший интерес, интересуясь как полномочиями Красных Маршалов, так и наличием идентичных случаев. Вопрос Вятко заставил гойделку на время отвлечься от собственных страданий и задуматься, не слыхала ли она что-то подобное в нементоне, от людей, или трав, или деревьев. В конце концов, и в этом велет прав, все новое – хорошо забытое старое, и старая память, передаваемая из поколения в поколение, вполне могла хранить нечто если не подобное, то близкое.
  Тем временем эттир присоединился к вопрошающим, мысля в верном направлении, но спрашивая не о том. Болезненно вздохнув и непроизвольно коснувшись пальцами бедра, Эйнет, не поднимая головы, прошелестела:
  - Даже скорее не «что говорят», а «кто говорит» - такое лучше узнавать из первых уст… Известно ли, только с людьми и нелюдями такое было, или страдали и животные, и прорастающие?

  К подобному Илнарнисс была откровенно не готова. Она настраивалась на перспективу жестокой драки с превосходящими силами мародеров и погромщиков, на пролитие крови в товарных количествах, быть может, даже своей — однако такое испытание оказалось для нее неожиданностью. Самое странное — сейчас она думала не о сверхъестественной природе волшебной лавки бабы Наны, имеющей порталы-двери в каждом крупном городе, а о том, как дварф и другие пьянчуги зайдут внутрь, и прямо там ужрутся в хлам и в дымину. И было очевидным, что этой опасности она со своими стрелами и клинками помешать совершенно бессильна...
  Большим усилием воли ей удалось привести мысли в порядок. Ладно, дварф пусть и алкоголик, но пока еще вроде бы не настолько законченный, чтобы упиться прямо на пороге лавки. Да и чароплеты не должны опуститься до подобных глупостей. Так что стоит затаиться пока в углу и дожидаться, пока бородач удовлетворит свой интерес, чтобы вернуться к выполнению текущего поручения.
  Так Пепел и поступила, выбрав темный уголок и дожидаясь развития событий.

  Отплевываясь от воды и кое-как умудрившись не набрать ее через нос, Дианта наконец-то обрела равновесие. Но была здесь небольшая проблема в виде юркого бельчонка зацепившегося за нее всеми руками и ногами. А теперь еще и впилась губами в шею. Дианта снова засмеялась, теперь уже от щекотки.
  — Ай-ай-ай! Маленький хитрый бельчонок! — сквозь смех и слезы, выступившие от этого самого смеха на глаза, выдавила из себя Дианта. Что же теперь делать? Несмотря на прохладную водичку, поцелуй Габриэллы пришелся в очень удачное место, слегка разогрев саму Дианту. И как быть дальше? Еще разок окунуть следопытку? А может, все-таки попробовать оторвать от себя или хотя бы отцепить со спины и перетащить вперед? Дианта попыталась отцепить шаловливые лапки от своей шеи, чтобы за руку и заодно за ножку перетащить Габриэлу со спины. А план с охлаждением можно оставить на крайний случай.

– Зато вино неплохое. Попробуй, милейший Моргрим и оцени сам, терпкое и со своим вкусом, – поднял кубок вина Тиртос, как будто бы салютуя старому жрецу.

— Эти что? — Моргрим ухмыльнулся в направлении голоса — Издеваетесь, не так ли? Когда-то, когда я днём сражался с орками под Трескучими Горами, а ночью ковал вооружение для наших, дварфийских, фаланг, у меня были мускулы как у тролля! Теперь - вот, гляди сам.

Сдвинутый рукав показал, что толщина мускулов жреца-волшебника такая же, как у самого обычного человека.

— А воздух тут слишком свежий! Одна радость, мы в помещении, а не под этим открытым пространством, куда того гляди свалишься. Услуги тут навязываются! Суп невкусный! А мёртвый, рядом со своими Богами, я принесу своему клану больше пользы чем вот этим сушеным, досиживающим свой век, живым трупом.

Брякнув рукой рядом с миской, Моргрим продолжил сверлить взглядом ложку.

- Хочу лошадку! - потребовала Ша-и-Шин необыкновенно высоким голосом, чем-то напоминавшим детский, хоть и слегка шаркающий в драконьей глотке. А затем добавила, постучав коготками по столу:
- ...На собаках летом далеко не уедешь. Ну и что, что лес? А гору добычи кто на себе потащит?
"И потом, собаки стоят гораздо меньше лошади..." - могла бы также добавить она, но снова проявила дипломатичность.
Ее шляпка слегка приподнялась на ушах, от чего ростом недовольная "малютка" теперь основательно превосходила рыцаря. Для целей же разнюхивания и выслеживания у них в отряде был мастер Лин.

У довольного устроенной им дискотекой Пети была своя идея о том, зачем пришельцы везли столько крови в отдельных подписанных пакетах. Правда объяснить её на английском он даже не собирался, по нескольким причинам - взял Федю под локоток и отвёл в сторону:
- Ты хорошо стелишь про выращивание людей и образцы по регионам, но все люди разные и одинаковых они не вырастят: если им так нужны конкретные, как их там, хромосомы для клонирования, то они же вообще не в крови, а в конче хранятся и по разному собираются, пока ребёнок там метастазирует. Короче, ты неправ, из крови клонов выращивать не выйдет. Но в крови есть всё нужное для биологического оружия - эти черти хотят нас всех чумой истребить, вот и собирают информацию о том, какие люди где живут, чтобы или сделать чуму, которая нас всех сразу съест, или истребит разные народы по отдельности: англичане такую делают для нас, ты в курсе должен быть.

Проснувшись наутро после беспокойного сна, Свейн Фрости обнаружил, что он у себя в постели превратился в страшное насекомое. Его бледное тело, подобное мерзостной личинке, изогнулось в пароксизме ужаса и муки, а затем он… внезапно осознал, что, технически, всегда был страшным насекомым, и со вчерашнего дня ничего принципиально не поменялось. Во рту все еще сохранялся блевотный привкус — можно было подумать, что он всю ночь пил в кабаке с эттирами, а не почивал в отвратительно уютной постельке в тех самых хоромах, которые ему не понравились еще при первом взгляде. Может, кстати, и пил — память странно подводила, обрываясь на самом интересном месте. Вроде бы, Эйнет неожиданно решила одарить кадетов драгоценностями из своих сокровищниц, а Вятко задал интересный и нужный вопрос, а потом… Нет, ничего. Ответ Свейна этим двоим, если он и был, растворился в застилающей мир тьме. Странные дела.

Пока Свейн с превеликим любопытством изучал собственное отражение в зеркале, мысли его снова и снова возвращались к ушедшей грезе. Любовь к толкованию снов — это, конечно, не единственное, что объединяет народы историй и дел, но одно из самых приятных. И, говоря об этом - любимой присказкой Детей Морозной Луны было «да чтоб ты жил в эпоху перемен». Спокойные времена не только порождают слабых людей, но истощают и сами истории. Веками и тысячелетиями сидхи жили будто бы в полудреме, застывшие, как в коконе фомора, в собственном бесцельном величии, пока Сумерки Богов не заставили их, наконец, зашевелиться. Да, видимо, ночной кошмар был как раз об этом — потонувшие в тщеславии, погруженные в традиции, не способные измениться, сидхи были подобны пленникам пещеры, что никогда не увидят света, обреченные смотреть на некогда великое древо, которое тоже никогда не сможет по-настоящему расправить ветви, пока духовная тщета не скроет все… Поистине, здесь было, о чем задуматься!

Мысленно возблагодарив Морозную Луну за то, что тот был большим, красивым и никогда не требовал от своих последователей сидеть по пещерам, Свейн, наконец, соизволил присмотреться к себе повнимательнее. Да, загадочный текст определенно никуда не делся. Чуждая геометрия бессмысленных знаков медленно скользила по бледной коже, закручиваясь в безумной литании искаженной плоти, в вихре разрывов и схождений, до краев заполненных болезненной, грязно-черно-гнилой кожей. Каждый символ в отдельности был мал, почти незаметен, но все вместе они покрывали практически всю поверхность живота, словно колония мерзостных личинок, захвативших новую жертву. И это было… Восхитительно интересно! Знаки медленно пульсировали, пробираясь под кожей, словно устраиваясь поудобнее, наполненные чуждой, странной жизнью. Понять, что именно было начертано на теле Фрости, было решительно невозможно — искаженные идеограммы не походили ни на один знакомый ему язык, словно тело Свейна было книгой, начертанной в приступе безумия расколотым надвое разумом оккулиста, что заблудился в заходящейся в крике вечности… Словно эмиссару Детей Морозной Зимы стоило перед миссией побольше налегать на лингвистику, а не бегать наперегонки с пауками (ту гонку, к слову, он с позором проиграл. Досадно).

Воспоминание о торжественно скинутых на него обязанностях эмиссара слегка поумерило пыл Свейна. Мечту сбежать куда подальше и провести следующие тридцать лет за изучением этого, без сомнения, весьма любопытного феномена пришлось отложить на потом. На завтра или на тысячу лет — кто знает? В конце концов, фейри не верят в концепцию времени — от этого уж слишком много мороки. И прямо сейчас требовалось решить две проблемы — стоит ли доложить вышестоящему начальству об изменениях в конфигурации юного кадета; и пора ли уже бежать на построение. По первому пункту двух мнений быть не может — ни один уважающий себя сидх не станет распространяться о проблеме, грозящей обратиться в катастрофу, что может уничтожить целый континент, если может её скрыть и посмотреть, что выйдет. В конце концов, что стало бы с жанром трагедии, если бы все блюли здравый смысл и соблюдали технику безопасности? Вот то-то и оно.

Второй вопрос, как оказалось, тоже не требовал незамедлительного решения. Очнувшись рано утром и увидев небо в открытую дверь, Свейн смог победить самое время (в которое фейри не верят), выиграть время и даже получить возможность это самое время убить. Омовение! Уборка! Повторное омовение! Небольшая перестановка (спрятать тумбочку в шкаф), чтобы удивить прислугу, если она здесь все же водится и вознамерится лазить по чужим вещам! Омовение (Свейн за это время очень полюбил плескаться в воде, что уж с него взять)! Поиски завтрака! Поиски тайных ходов и запретных мест! Поиски себя в этом недобром мире! График юного недомаршала был забит до отказа, но на торжественное собрание он прибыл точно за пятнадцать секунд до начала. Как ему это удалось? Ну, как известно, «волшебник никогда не опаздывает и не спешит, он приходит ровно тогда, когда ему нужно». Профессиональный навык, если можно так выразиться.

* * *

На общем собрании, к сожалению, так ничего и не объяснили. Кодекс Красных Маршалов Свейн принял всем сердцем — его сердце, мораль и воспитание точно так же восставали против бессмысленных убийств и преступлений. Мертвый преступник — мертв и бесполезен, а вот живой может стать превосходным исследовательским образцом, тренировочным стендом или подневольным рабочим, которого можно будет использовать еще очень долго! Он даже может вознестись до подлинно разумного мировосприятия и, в конечном итоге, влиться в цивилизованное общество Дам и Господ… Если очень постарается, конечно. Все же, люди восхитительно практичны!

* * *

Может показаться, что юные фейри ни к чему не относятся серьезно. И это чистая правда. Свейн нес свою легкомысленность как знамя, и никому не позволил бы на неё покуситься. Важный торговый узел, оставшийся без ключевых фигур, этой безмятежности как раз угрожал. Логистика — сердце любой экономики, экономика определяет политику, а политика… Так уж вышло, что политика как раз была областью деятельности самого Свейна. Другие могли увидеть в происходящем кошмар и отчаяние, но Эмиссар Холода видел возможности. Люди, доведенные до отчаяния, так легко открывают свои сердца… Иногда даже чересчур буквально, но уж лучше плохой культ, чем никакого, не правда ли? Стратегически подправить веру куда легче, чем зажечь её.

По виду Изёльт можно было сразу заключить, что правильным ответом на её спич будет «разрешите выполнять?». Информация от контрразведки и экономического блока? Донесения с мест? Общий новостной фон и статистика? Сводки из ближайших поселений и слухи, принесенные капитанами кораблей, проходивших через порт? Досье на ключевых фигур в городе? Информация от разведчиков и предсказателей? Нет, «всё, чем я располагаю — устаревшая информация о человеке, который уже пропал». Ужасно неудобно для честного сыщика. И крайне приятно для более… гибкого специалиста. Начальство, которое ничем не интересуется, даже обманывать не нужно. Естественно, если все остальные стороны довольны и не успеют нажаловаться первыми. Если уж на то пошло, слова про «добрый путь» и впрямь допускают слишком много толкований. Семантика — царица наук.

Кое-что, впрочем, спросить все же стоило.

- Должны ли мы избрать путь меди иль воды? Совет желает, чтобы вошли мы в город сей как слуги королей, иль скрытно, словно тать в нощи?

Серебряный голос сидха тек спокойно и неторопливо. Убедившись, что внимание присутствующих обратилось к нему, Свейн заключил:

- Хочу сказать я: ожидают ли в городе никого, или каких-то сыщиков, или каких-то Маршалов, или именно нас? Должны ли мы войти в город явно, потрясая бумагами и под властию Совета, или же начать расследование инкогнито, не раскрывая своих личностей? В каждом пути — свои возможности, но чего ждешь от нас ты, провост-мастер Изёльт?

— Где все мужики? Война на дворе?

— Как удивительно прозорлива деванка, лорд этих земель не только своих солдат забрал, но и большое число ополченцев и новобранцев, ему банально надо поддерживать чисто своих солдат. Эх, война беспощадна, но в ней же скрыт шанс на продвижение.

Старик, вспомнив свои первые шаги на поле боя, как он обычным ополченцем смог за первый же бой попасть в солдаты и пойти в академию.

— Знатные времена были... Так, а о чём это мы... Ааааа... О разбойниках. Кстати, возвращаясь к нашим лошадям, про которые просила наша малютка И-Шин, почему бы вам вместо лошадей не выделить нам охотничьих собак? С их нюхом мы, возможно, быстрее сможем выследить тех бандитов... Хотя, возможно, это не бандиты...

Погрустнел старичок и лишь тихо добавил: «— Хоть бы я был неправ».

А в голове вертелось лишь одно слово: «Дезертиры».

  Хельгард проснулся, как человек, вынырнувший из глубин, где нет ни света, ни дыхания. Мгновение он лежал неподвижно, не различая, где сон, а где явь, — лишь сердце билось глухо и неровно, будто кто-то стучал в барабан в его груди. Пот стекал по вискам; пальцы, дрожащие, касались кожи — сухой, живой, настоящей. Но внутри ещё жил холод. Тот самый, что он чувствовал во сне, когда тьма вошла в него, будто дыхание смерти.

  Ему снились кошмары и прежде — шторма, битвы, кровь на ладонях. Но сейчас было нечто иное. Не страх — осквернение. Будто кто-то или что-то прикоснулось к светочи души и оставило на ней след, едва заметный, но глубже любого из шрамов.

  Северянин поднялся, опёршись о край кровати. Комната качнулась, и запах — пота, железа, страха — ударил в нос, возвращая к реальности. Зеркало блеснуло в полумраке, и Буревестник, глядя в отражение, увидел себя: того же человека, но в глазах, в глубине зрачков, теплилось нечто новое. Как будто там, подо льдом взгляда, поселился кто-то ещё — не враг, но наблюдатель.

  Он вспомнил вязкую тьму, каплю, что падала с потолка, и древо — огромное, залитое чёрным дерево, что будто воплощало саму суть мира. Свет листьев, золотой и живой, умирал в черной трясине. И вдруг пришло осознание, что страх был не о себе, а о том дереве. Оно стояло в сердце сна, как Иггдрасиль в центре мироздания, связывая все девять миров. Оно было — жизнь. А тьма, что лилась на него, была смертью, не такой, что приходит после боя, но той, что стирает смысл всего, ради чего стоит умирать.

  Сев на край постели и тяжело дыша, впервые за много лет Хель не знал, молиться ему или ругаться.

— Если это был знак — То от богов или от Скверны? Предупреждение? Если дерево всё ещё живо — значит, есть за что стоять.

  Воспоминание о том, как тварь входила в него, оставило в теле отзвук: не боль, а горечь. Будто с ним разделили дыхание — и оно оказалось чужим, как холодный и ржавый металл. Но в этом мерзком ощущении было и откровение: зло не всегда приходит снаружи. Иногда оно находит дорогу изнутри.

  Поднявшись, прошёл к окну. За стенами Багряной Цитадели рассвет окрашивал небо тусклым серебром. В этом свете всё казалось спокойным — но Хельгард чувствовал, что за этим внешним спокойствием что-то происходит.

— Добро и зло... может, это не стороны битвы, а стороны человека? — подумал он. — Одно растёт, пока другое не видит. И вся жизнь — лишь борьба, чтобы не дать тьме прорости корнями.

  Коснулся груди, словно пытаясь ощутить, остался ли там отголосок сна.

  Пульс бился — ровно. Жизнь продолжалась. Но где-то в глубине, за ребрами, он ощущал слабое движение — будто отголосок той капли, упавшей на лоб.
— Пусть предки видят, — прошептал он. — Я не позволю тьме стать мной.

  Обернувшись, заметил грязные следы на постели и сокрушенно мотнул головой. В отличие от простыней, память была чиста и не хранила воспоминаний о падении на землю или в сточную канаву, но много ли тех пьяниц, кто помнит о подобном? Стоило признать неизбежное, он падал. Возможно даже не раз. Разумеется амбат всё постирают и очистят, но это будет позже, а пока предстояло привести в порядок себя.

  Подойдя к кадке с водой, Хель стянул рубаху через голову, зачерпнул ладонями воды и омыл лицо, а через мгновение сунул голову в воду целиком.
  Выпрямившись, принялся растирать ладонями холодную воду по телу, что текла по плечам, спине и груди. Не сразу, но заметил темное пятно в котором угадывались очертания живого существа. Не круг, не клеймо — клякса, словно выжженная изнутри.

  Под левой ключицей, чуть выше сердца, кожа была темнее, словно её испачкали чернилами. Неровный след, багровато-чёрный, походил на след от ожога. Но если присмотреться, то в нём угадывались очертания спрута или осьминога, распластавшегося на груди. Он казался живым и, если долго всматриваться, в самом центре можно было разглядеть едва заметное движение — будто сама тьма под кожей шевелилась, и в её глубине на миг вспыхивало слабое свечение.

   Попытки избавиться от пятна не увенчались успехом так же, как и попытки вспомнить откуда оно появилось. Не чувствуя какого-то особого дискомфорта, Хель решил оставить всё как есть. Если грязь, то со временем сама сотрется, если рана, то заживёт. Лишь бы не мешала, а с остальным он справится.

   Завершив утренний моцион, Буревестник заплёл косы, выбрил виски, облачился, подхватил топор и спустился во внутренний двор, где сидя возле колодца жадно пил студёную воду, охлаждая разгоряченное нутро. Через четверть часа хмельная хворь отступила окончательно и желудок потребовал еды. К несчастью, кормили их речами и наставлениями, которые питали разум и душу, но не тело.

   Согласно кивнув, Хельгард задумался об услышанном и потёр ладонью левую грудь. Вероятно стоило сообщить ровост-мастеру о сне и появившейся на теле метке? Мысль казалась столь же здравой, сколь и абсурдной. В чужих глазах подобное могло выглядеть жалобой ребенка на поцарапанную коленку. Сам напился, сам испачкался где-то, сна дурного испугался и прибежал к матери, чтобы утешила. Мужчина даже скептически хмыкнул в бороду. К чему беспокоить мастера? Вот если будут проблемы, тогда да, а пока… Пока они направились в Северный зал, где эттир развалился в одном из кресел, взял кусок сыра и принялся неспешно поедать, внимательно поглядывая на наставницу.

  К счастью Изёльт у северян не было предосудительного отношения к женщинам и они на равных могли исполнять возложенные на них поручения. Более того, валькирии были неодолимыми воительницами, победить которых не мог ни один смертный, как бы не пытался.

— Кто будет вершить суд, если смотритель маяка и его семья не будут найдены среди живых? Доставить нарушителей сюда, в Красную башню? Или можно отсечь головы на месте? — поинтересовался северянин, дожевывая кусок сыра.

  Сражение со Скверной, как и с любыми чудовищами было понятно и вопросов не вызывало. Северное правосудие было простым, прямолинейным, суровым и эффективным. Тинг выслушивал обе стороны и устанавливал вергельд - денежную компенсацию, либо назначал хольмганг - поединок для урегулирования спора. А вот как подобное решается на чужой земле, было пока неясно.