[D&D 5] Карпаччо из Дракона | ходы игроков | 04. Бачиччин, золото и вино

Глаза молодых парней, служивших в «Морде в мыле», вначале загорелись интересом при виде соблазнительных форм молодой и красивой малебранке, но стоило ей лишь начать говорить, лица удальцов вмиг побледнели, а расширившиеся (уже не от вожделения, но от страха) глаза квинотарцев перебегали с Эйшет на Мегару и обратно. В виду этого, неудивительным стал тот факт, что конюшие беспрекословно приняли и вожжи лошадей наших героев, и согласились на оплату постфактум, взяв в залог зеркальце Инанны, и даже предложили безоплатно помыть и выскрести коней и расчесать им гривы. Когда наши герои выходили из конюшни, бедолаги то и дело осеняли себя ромбным знамением.

Пока прекрасная половина партии решала дела насущные в конюшне, её ужасная половина, состоящая из покрытого плесенью и трухой обветшалого тряпья, тараканов, блох, мышей, крыс и лишь Господу известно каких прочих мерзостей, прибегла к помощи тех, кто вездесущ, и нигде не привечаем. В ответ на обращение менянета к местной многоногой фауне, «Роберто» смог ощутить их сумбурный ответ в виде образов, которые послали насекомые и грызуны Староместья небывальцу, правда, в этих образах почему-то отсутствовал менестрель, зато присутствовал какой-то малебранке, закутанный в тёмные одежды, которые скорее привлекали к нему внимание, чем помогали раствориться в толпе, и стая детишек-беспризорников, окруживших кого-то, кого «Роберто» в видении смог рассмотреть только со спины — высокий статный мужчина с копной тёмных волос, одетый изящно и со вкусом, раздавал денежку чумазым и сопливым мальцам. На мгновение менянету показалось, что он разглядел футляр для лютни… или нет?

Святой отец тем временем решил разобраться с проблемой отсутствия денежных средств — пусть и не у всей шайки, но как минимум у него самого; Балладник никуда не денется, но вот на выпивку и закуску денег катастрофически не хватало, и это тревожило священника не меньше, чем мысли о греховности рода людского. Удачный выбор места — перекрёсток на пути от местной церквушки до небольшого рынка, на котором (вероятно по велению самого Господа Бога, никак иначе) не было никаких попрошаек, кроме самого падре, — стал причиной того, что уже спустя час в кружке Марко бодро позвякивала пара добрых пригоршней медяков.

Сегодня судьба, видимо, решила расставить Марко-Лапре и Доминико-Леонардо на противоположные стороны, потому что, повернувшись улыбающимся ликом своим к святому отцу, она тем самым обратила в сторону «чеппо Леонардо» свою зловонную задницу. Сколь ни старался бедолага-рыцарь раздобыть хотя бы мало-мальские сведения о Балладнике, занудные люди почему-то напрочь отказывались делиться информацией с витрувианом, и то и дело делали странные жесты — по протягивали ладонь, выжидающе смотря на паладина, то потирали пальцами, словно пытались посолить небо, и призывно подмигивали упорно отказывавшемуся понимать эти загадочные намёки Леонардо.

Не менее неудачливой была попытка Эйшет-Инанны привлечь внимание Балладника своим выступлением; вероятно, девочка-малебранке забыла слова маэстро да Пра о том, что знаменитый менестрель скрывается, и вряд ли выступление другого артиста могло быть существенной причиной презреть собственную безопасность. Тем не менее, сначала Мартино-Орсино, а после и сама Эйшет-Инанна обратили внимание на загадочную высокую фигуру, закутанную в добротный чёрный плащ, выглядевший невероятно неуместно среди бела дня и на фоне одетых в вылинявше-коричневое, грязно-льняное и выбеленное на солнце до серого некогда чёрное обитателей Староместья. Из-под капюшона незнакомца торчали небольшие изогнутые рожки, а сам он (судя по широким плечам, это всё же был мужчина-малебранке, а не женщина) судя по позе и положению, заслушался пением Инанны и даже время от времени покачивался в такт мелодии очередной канцоне, исполняемой нашей девочкой. Орсино, приметив этот особый интерес незнакомца к его соратнице, начал потихоньку пробираться сквозь толпу, чтобы оказаться максимально близко к этому рогатому любителю хорошей музыки.

Мегара тоже кое-что обнаружила. Её зловещие угрозы подействовали и на посетителей таверны, и на её хозяйку — старенькую сухонькую донну в аккуратном белом накрахмаленном фартуке и с седыми волосами, аккуратно заплетёнными в серебряную косу, уложенную короной вокруг головы. Обнаруженное моргантой было следующее: напирать с угрозами на пожилых людей чревато последствиями — старушка внезапно схватилась за сердце и, пролепетав что-то вроде «Он не выступает, боится, что его схватит стража… Укрылся лишь ему ведомо где… Поспрашивайте беспризорников…», потеряла сознание, мешком осев на пол за стойкой своей таверны. Завсегдатаи заведения же, увидев происходящее, повыхватывали кинжалы, мечи, топоры и дубинки и начали медленно приближаться к Мегаре; глаза их, и без того красные от похмелья, стали багряными от ярости за содеянное с хозяйкой таверны, а число их было в почти в три дюжины раз превышающим число Мегары, которая была, безусловно, могучей, сильной, бывалой, но она была одна. Решив не рисковать, альпинистка скоро-быстро ретировалась и отправилась искать остальную часть своей шайки.

Ответ местных обитателей «Роберто», пусть и не состоял из слов, был, тем не менее, вполне понятен — малебранке и Балладник были как-то связаны. Найди они одного, найдётся, рано или поздно, и второй... И — вот удача! — именно загадочный рогач-в-чёрном и заявился на импровизированный концерт их собственной малебранке. Оставалось только как-то сообщить ей об этом — своё видение хор голосов уже успел пересказать ей ещё по дороге, но сейчас она была занята выступлением, а потому могла и не заметить лишь одну из множества фигур в толпе. Вот только просто сказать ей сейчас было проблемой — незнакомец бы, очевидно, заметил появление на «сцене» серой хламиды, а это, в свою, очередь, могло бы спугнуть его, чего лучше было бы избежать. Нужен был какой-то другой способ...

К счастью, такой способ у менянета был. Из под капюшона, из рукавов, и из множественных прорех старой сермяги, тихо жужжа, вылетели десятки, а то и добрая сотня крылатых насекомых — мухи, комары, пчёлы, осы, мошки, жуки, и демоны его знают, что ещё — и устремились, рассыпавшись в невидимое издали облако, вверх, в небо, лишь для того, чтобы собраться в чуть более заметную фигуру в форме направленной вниз стрелы где-то над рогатой головой Чёрного Плаща. Явно видно для Эйшет, но вот чтобы заметить это из толпы — тут нужно было бы задрать голову вверх и пялиться прямо в синеву.

Выступила Инанна хорошо, но не за этим пришел на площадь Мартино - тьфу, забыл, - Орсино. В данный момент его больше интересовали зрители, причем не с точки зрения их платежеспособности. Друид внимательно, но тем не менее стараясь не привлекать не выделяться из толпы, разглядывал собравшихся, пытаясь понять, кто из них может оказаться тем самым Балладником, буде тот решит наплевать на то, что скрывается, и придет посмотреть на представление... Да, сложную задачу он себе поставил - по большому счету менестрелем мог оказаться любой из толпы, поэтому Орсино решил сузить задачу и просто высматривать все необычное. И это почти сразу принесло результат. Черный плащ среди бела дня сам по себе вызывал вопросы, а покачивание в такт мелодии вообще давали надежду на то самое... Хотя согласен, второе утверждение более похоже на натягивание беличьей шкурки на барабан... Но все равно надо проверить, а для этого просто подойти поближе к таинственному малебранке.
Пока бенеданте пробирался к рогатому почитателю таланта Инанны, в его пришла отличная мысль - принять форму птицы и потом незаметно проследить за таинственным незнакомцем. Вряд ли кто обратит внимание на маленького воробья, ну кроме местных кошек, конечно, а обзор с высоты гораздо лучше. К тому же в небе нет заборов... Идея хорошая, но чем ближе Орсино приближался к цели, тем больше понимал, что воплощать ее в жизнь он не будет. По крайней мере прямо сейчас. Обращаться посреди площади, в толпе - могут и в оборотни записать, даром что без эполет, а если добраться до укромного места - друид приметил парочку подходящих - то мало того, что она наверняка окажется занятой каким-нибудь любителем пива, так еще и Некто-В-Плаще за это время может успеть уйти. Так что пока подождем, успеем еще расправить крылья или помахать хвостом. Кстати, собака тоже ничего...

  Помост на площади, на котором в свободное от публичных казней время в основном устраивали свои представления циркачи, мимы и лицедеи, сегодня пустовал, и был благополучно оккупирован рогатой певицей. Подтянув колки и проверив на прочность доски – не хватало во время очередной баллады с визгом провалиться вниз! – Эйшет с кряхтением пододвинула поближе к краю широкое полено, на котором в основном приводили в исполнение приговор путем усекновения главы или членов. На старом месте чурбак тоже смотрелся неплохо, и арлекину было бы видно всем желающим, но соседство с иными приспособлениями для казни было, на вкус малебранке, немного мрачноватым и не соответствующем ее репертуару.
  Зато, настраивая струны и настраиваясь самой на выступление, девушка успела узнать, что все эти элементы палаческого мастерства давно и прочно поселились в городском фольклоре и обрели собственные прозвища и даже характер. Так, например, колода, на которой устроилась певичка, звалась «Трухлявым пнем», и считалось, что если начать казнь с того, что отрубить на нем не голову, а, допустим, руку, то Трухлявый пень отравит воздух вокруг себя, и все зрители заболеют. Две виселицы, «Тетушка Изабо» и «Кумушка Мирри», громко скрипели перед дождем, а еще «Изабо» могла порвать веревку, если вешают женщину, а «Мирри» может треснуть, если приговорен совсем молоденький преступник. Самым строгим и жестоким было «Кресло душителей», на котором была закреплена ржавая и страшная даже на вид гаррота – на ней в основном казнили злых колдунов, ревнивых отравительниц, вожаков разбойничьих шаек и, почему-то, марионеттов – его «посетителей» охочая до казней публика знала практически поименно, и умереть именно на нем было высшим признанием заслуг местных criminale.

  Начала свое выступление девушка с «разогрева» - легких и простеньких песен, которые знает каждый второй, не считая каждого первого, и которым так легко можно подпеть. А дальше уже все шло как по маслу – за игривыми трактирными песнями шли отрывки из старинных баллад, за любовными сонетами – разудалые плясовые. Иногда малебранке, не в силах сдержать души прекрасные порывы, поднималась с колоды и сама выделывала в такт музыке лихие коленца – особенно когда мелодия была не слишком сложная.
  За таким развлечением рогатая девочка совсем забыла, что радует публику не во имя искусства, а ради великой цели. И Балладник, и де Пра, и даже Таддео смиренно ушли в тень подсознания, а сама девушка всей душой отдалась любимому делу, не думая ни о чем, кроме восторженных глаз зрителей, и жаждя ничего, кроме признания, и не имея иной отрады, чем когда одним строкам подпевали, а на других плакали.
  В общем, арлекина вела себя так, как и подобает самой натуральной арлекине.

  Так бы Эйшет и радовала публику и саму себя, если бы напарники не вынудили ее отвлечься от исполнения очередной фривольной песенки о витрувиане, которому три молодые монашки пытались поднять то, что у плотских обычно поднимается само. Перемещения бенанданте в толпе могли бы не вызвать подозрений, но когда направление его несколько хаотичных движений совпало с зависшим над одним из слушателей символом стрелы… Тогда уж даже очарованная собственным творчеством менестрель была вынуждена собраться с мыслями и вспомнить, зачем она здесь.
  Пританцовывающая фигура в плаще на Балладника походила не больше, чем она сама – на Мегару, да к тому же была сородичем. Но если на нее указывали compagni, то этот незнакомец наверняка был им чем-то интересен - судя по всему, это был тот поц из рассказов "маленьких друзей", о котором недавно сообщал Роберто. Раскручивая идею дальше дальше, менянентское указание «стрелочкой» наверняка означало необходимость как-то вытащить черноплащного типа из толпы, чтобы потом не искать его среди прочих горожан, как иголку в стоге сена. И хвостатая знала, что делать.
  Пускай арлекина нередко забывала, кто ей одалживал денег, но зато песен знала не меньше, чем прожила недель, и в загашнике своей памяти имела тексты если не на все, то на практически все случаи жизни. Вот как сейчас, например – красивая канцона о девушке, которую искушают ангел и демон, не требовала от помощников певца ничего, кроме периодического повторения одного и того же слова: «покайся» для белокурого чуда, и «согреши» для рогато-хвостатого соответственно. Конечно, можно было произносить их и самой – но на три голоса интереснее же!

  Так что Эйшет, допев рассказ о витрувиане, которому монашки в итоге прикрутили палицу от древнего героя, победителя львов и гидр, после чего получили-таки желаемое, влезла на «Трухлявый пень» и зычно обратилась к публике:
  - Amici! Preferiti spettatori! Честно говоря, у меня в глотке уже пересохло, словно там филиал Пекла, да и передохнуть хочется! Так что на сегодня последняя песня, и я пойду отдыхать! Но, - широким жестом девушка обвела толпу и подбоченилась, демонстрируя свою фигурку, - я к вам еще вернусь! Ведь вы же внимательные, тонко чувствующие, ценящие искусство и щедрые к тем, кто это искусство дарит вам, верно!
  А на прощания я исполню вам вольтурнийскую песню про молодую синьору, которая не знает, жить ли ей чисто, невинно и правильно, или сладко, - Эйшет на миг демонстративно прикусила губу, - жарко и трепетно согрешить! А для этого, чтобы вам было любопытнее, мне потребуются два помощника! Много петь не надо, только одно слово по моему знаку! Почувствуйте себя звездой и ощутите любовь публики!
  - Этими помощниками будут… - она обвела толпу взглядом. – Ты, - пальчик указал на толстого белокурого мужчину в одеждах пекаря, что только недавно радостно хлопал ей широкими мясистыми ладонями, - и, пожалуй… Ты! Да-да, вот ты, парень в черном! Поднимайтесь ко мне на помост, и вместе расскажем эту историю! А я каждого в награду еще и поцелую!
      Не стесняйтесь, выходите!
      Зрители, им помогите,
      Подхватите, понесите,
      И ко мне их приведите!

К сожалению, последние свои деньги, вырученные с продажи букваря, "Чеппо" благополучно спустил на ответ в виде свежей чеполлы*(Что произошло ещё до его посадки в ямы), да и проницательности в нём было куда меньше, чем опилок, по этому намёков местной босоты он либо не понял, либо не принял.
Потратив изрядно времени на поиск полезной информации и найдя только "Ничего", зато в огромных количествах, витрувиан принял решение возвращаться к напарникам. Кстати, где они?
Судя по заинтересованному молодняку и причитающим на молодёжь старикам, что-то непотребное происходит на площади. Если что-то непотребное, то там где-то Эйшет.
Поспрашивав, деревяхеч добрался до места представления и начал было уже пробираться к "Первым рядам", расталкивая аудиторию деревянными ручищами и не менее деревянными "Проститизвините", как услышал зычный и уверенный бас Мегары – после чего изменил свой курс и направился к ней.
Вообще, использовать двухметровую рыжую моргантку в качестве ориентира... Да что уж там – в качестве маяка было заведомо успешной идеей.

Конечно, Мег подхватила бы старую сеньору, даже одной рукой, удержала бы ее на ногах, даже одним пальцем. Вот только та из разделяла стойка этой таверны, на которой стояли стаканы и несколько початых бутылей с вином и граппой. Так что когда хозяйка сделала шмяк, то «хвать» потомки великанов пришелся на воздух. Она немного не дотянулась, чуть не опрокинула стойку, а еще легла на нее грудью, отправив на пол часть посуды. Мегара пару секунд даже не знала, что сказать, а потом выдала:
- Bordello!
Старушка была не в чем ни виновата. Но нужно же было что-то сказать.
Потом ей пришлось немного уступить и немного отступить от местных оборванцев. Конечно, можно было всех их перебить, или просто устроить добрую трактирную драчку. Но, во-первых, внимание стражи их банде сейчас было совсем не нужно. Во-вторых, она уже практически узнала все что нужно. И требовалось срочно донести эти новости до других. Теперь всего то и требовалось найти беспризорников и вытряхнуть из них Бродяжника, тьфу, то есть Балладника.
Так что дальше разошлись языками. Это было как большая злая волчица и стая дворняг. Мег «рычала», местные «лаялись», при этом атаманша отступала к дверям, держа руку на рукояти боевой мотыги. В результате все остались при своих. Мегара еще подумала, что когда они закончат дело, нужно будет зайти сюда еще разок. И, если хозяйку не откачают, то поставить свечку в церкви и отнести на могилку пару цветочков.

Так как денег на выпивку Ара тут не потратила, то не пожалела пяти медяков, чтобы ее быстро отвели на площадь. При этом, оказавшись снова в людом месте, морганта внимательно смотрела, слушала и мотала на ус, которого не было. В смысле, аго.., ага..., не ана... лизировала, нет ли опасности или чего-то интересного. Вот, анализировала, нет ли чего интересного. Потому что, опасность это тоже интересно.
Естественно, она не начала орать арлекине: «Слезай! Я все узнала!», а стала нескромно дожидаться конца выступления. При этом Мег продолжала держать глаза и уши открытыми. И оценила, что фривольная песенка на помосте смерти звучит особенно жизнерадостно. А заодно то, что в кресло гарроты она не влезет. Да и местные виселицы доверия не вызывают, старые и хлипкие.

Всевышний был милостив к своему блудному сыну – вскоре в кружку для подаяний полетели медяки и держать стало ее сложнее , но то была приятная тяжесть, самая желанная из всех возможных, с которой могли лишь поспорить полная бутыль, да икры симпатичной прихожанки, ищущей прощения своих грехов и согласную на любую епитимью. Воздав короткую молитву Небесному благодетелю и всем святым, батюшка Лапре ссыпал медяки в кошель и омотрелся в поисках своей непутевой паствы, что в отутствие пастыря разбрелась по Староместью

– Вот же неугомонные. Пока я озаботился хлебом насущным, так они разбрелись, как стадо без поводыря. Теперь придется их искать. Люди добрые, не видели ли вы странную компанию – женщину, крепкую и с телом здоровым, которые Всевышний щедро наделил телесными дарами, витрувиана, облаченного в плащ, милую арлекино, что поет так сладко и чисто, словно ангел божий, если конечно по обыкновению своему не исполняет какую-нибудь похабщину, бородача, столь грязного и дикого, будто только вышел из лесной чащи, а также менянета, хотя последнего вы попросту могли и не заметить

Уловка «Роберто» сработала и Инанна заметила того, о ком менянет поведал малебранке чуть раньше, когда они шли сюда; арлекина заметила также и то, что Орсино подобрался почти за спину незнакомцу, а из разных улочек на эту площадь вышли отец Лапре, Мегара и Леонардо. Вся шайка каналий была в сборе и пора было приступать к действу, которое малебранке запланировала.

В ответ на приглашение на сцену, артисты которой чаще всего до смерти выкладывались во время представлений и покидали её в окровавленных мешках могильщиков, пухляш-пекарь, чьё лицо от смущения вмиг стало пунцовым, что та пассата, усиленно заработал локтями, чтобы поскорее оказаться поближе к рогатой красотке-певунье. Реакция же малебранке была совершенно иной: когда Инанна указала своим изящным пальчиком на него, он отшатнулся назад, однако стоявший за его спиной высокий и широкоплечий Орсино стал препятствием для отступления.

— Давай, Пьетрассо, не стесняйся, — выкрикнул кто-то из толпы. — Помогать артистам — то, что ты умеешь делать хорошо, так ведь?

— Да, Пьетрассо, прекрати, не трусь! Не съест же тебя эта девочка, давай, айда выступать!

Подобные возгласы привлекали всё больше и больше внимания к малебранке; тот, в конце концов, утвердительно кивнул и, откинув капюшон, устремился к помосту. Под капюшоном оказалось довольно привлекательное бледное лицо, обрамлённое копной иссиня-чёрных кудрявых волос и увенчанное парой чёрных рогов. Лёгкая небритость и пронзительный взгляд карих глаз дополняли картину.

Спустя минуту-другую оба — и пекарь, и малебранке — стояли по обе стороны от Инанны; пекарь старался быть поближе и то и дело бросал сальные взгляды на арлекину, рогатый незнакомец же старался держаться немного поодаль и с настороженностью осматривал площадь и толпу на ней.


              

PIETRASSO IL MALEBRANCHE

  Ставка Эйшет на реакцию публики вполне себя оправдала: людям всегда интересно что-то новое, и они не преминут воспользоваться возможностью повеселиться, даже если объект этого веселья совершенно не горит желанием радовать зрителей. И если пекарь согласился охотно сам по себе, то малебранке, пытающийся улизнуть, встретился с полнейшим несогласием «почтенного общества», и был вынужден-таки подняться на сцену. Ну вот и правильно: желающего судьба ведет, а нежелающего – тащит.
  К тому же оказалось, что рогатенький местным хорошо знаком. Более того – он как минимум «помогал артистам»! Уж не Балладнику ли? В общем, арлекина убедилась в том, что и «жертву» выбрала правильно, и формат ее поисков выбрала наиболее успешный. И пускай в сети попался не Сам Великий и Прекрасноголосый, а один из его помощников – это тоже немало!

  Наконец мужчины взошли на помост, куда зрители обычно попадают один раз в жизни. Эйшет мигом, не откладывая дело в долгий ящик, поманила их пальчиком и, когда оба «добровольных» помощника наклонились, закинула руки им на плечи, притягивая поближе так, чтобы было удобно общаться шепотом. Мужчины же имели возможность убедиться, что под распахнутым камзольчиком и полурасстегнутой рубахой певички нет ничего, кроме ее самой, и сполна насладиться видом глубокого импровизированного декольте.
  - Так, зайки мои, слушайте ухом. Я сейчас буду петь канцону «Леди в высокой башне», ну, знаете. Сама устроюсь на «Трухлявом пне», а вы стоите и меня за спиной. И когда я пою: «так зачем я это сотворила», ты, дорогой, делаешь шаг вперед, - она потрясла рукой, лежащей на плече пекаря. – Если замешкаешься, я по тебе постучу хвостиком. Так вот, делаешь шаг вперед и пропеваешь: «Покайся». Вот так примерно: «Пока-ай-ся!», каждый раз голосом идешь снизу-вверх. Понял меня, яхонтовый мой? Умничка! – она чмокнула пекаря в щечку.
  А теперь ты, красавчик. Все тоже самое, с разницей в том, что ты вступаешь в действие после слов: «ах, как сильно этого желаю», и отвечаешь мне: «Согреши». Почти также, как наш светленький друг, только: «Со-гре-ши-и!», и интонации, соответственно, сверху вниз. Не выйдет, так ничего страшного, тут уж я подхвачу. Вопросы, возражения, предложения есть? – и, не дожидаясь ответа от Пьетрассо, - Тогда зажжем эту сцену, серебряный мой! – и тоже звонкий чмок в щеку и уголок губ.

  …Номер прошел, с точки зрения Эйшет, прекрасно. Ну, почти прекрасно, потому что сделать лучше можно всегда, но тоже очень даже ничего. Когда песня закончилась, а народ отхлопал, рогатая девочка зверским шепотом потребовала от мужчин подать ей руки и, взобравшись на колоду с ногами, поблагодарила зрителей за теплый прием и помощников за экспрессию и готовность послужить искусству. А потом привела во исполнение свою первоначальную угрозу.
  - А теперь, как я и обещала… Ни одно доброе дело не должно остаться безнаказанным! – картинным жестом бросив берет на помост, малебранке обняла красного, как лангуст, пекаря и смачно поцеловала его прямо в губы. А после того, как первый награжденный спустился вниз, такой же поцелуй, только более страстный и требовательный, достался и Пьетрассо. Эйшет даже в моменте подумала длить его настолько долго, чтобы народ начал считать «ра-аз… два-а… три-и…», но все же решила, что такая разница в благодарности будет неуважением к пекарю, и ограничилась только тем, что вложила в поцелуй чуть больше чувств.

  А когда все закончилось, Пьетрассо услышал у уха теплый завлекающий шепоток:
  - Mamma mia, я реально за выступление устала! Не хочешь составить мне компанию и показать, где можно вытянуть ноги и хорошенько отдохнуть с приятной компанией?

  Насчет «приятной компании» малебранке сказала, ни на миг не погрешив против истины – просто имела ввиду не только нового знакомого, но и всю свою шайку. Оставалось надеяться, что для сородича это будет «предложение, от которого нельзя отказаться», потому что если он ответит отказом, то удержать его насильно у всех на виду не получится. И вот тогда, если парень откажется поднять бокалы с «самой очаровательной и сладкоголосой арлекиной Вольтурнии», в дело придется вступить ребятам, чьи аргументы наверняка будут совершенно другими, и не столь привлекательными.

Рогатая девочка изучила две новые истины сегодня.

Во-первых, она осознала, почему малебранке предпочитали в качестве любовников и возлюбленных представителей иных рас — людей, моргантов, рыбол и прочая, прочая. Как оказалось, поцелуй малебранке для другого малебранке на вкус — как пепел и сера: вызывает ностальгию по дому и рвотные позывы. Она с трудом выдержала «поцелуйную паузу», но дотянула поцелуй до конца, чтобы не потерять лицо; Эйшет с удовольствием отметила, что этот Пьетрассо испытывает те же ужасные и отвратительные ощущения, что и она сама. Молодой малебранке выпучил свои карие глаза, стал даже ещё бледнее, чем был, и даже попытался вырваться из внешне изящных и лёгких, но на самом деле крепких и цепких объятий арлекины. Как там говорила её подруга Бьянка из «Росистых Орхидей» — лучшего борделя в Апполонии? «Un po' di dolore può portare molto piacere»? Мадам таки знала своё дело: спустя несколько ударов сердца Пьетрассо перестал сопротивляться и даже ответил на поцелуй, правда, неловко и неумело — его язык ощущался, словно пухлый и склизкий опарыш-переросток, который оказался вдруг в горячем ротике Инанны и теперь искал путь проникнуть внутрь её тела. Что ж, подумалось рогатой девочке, вселенский закон равновесия: природа наделяет чем-то достойным, скажем, привлекательной внешностью, и одновременно забирает что-то иное, например, изящество, умелость и способности к любовным утехам. Как хорошо, что она — не создана природой, она сама себя создала, вырвавшись из пламенеющих чертогов Инферно и заплатив за то цену своей памятью и бессмертием. Тот факт, что Пьетрассо тоже был малебранке, Эйшет решила проигнорировать: она девочка, ей можно быть нелогичной.

Второе, что познала арлекина в сей знаменательный день, посвящённый святому Нихерасию, божественному защитнику учёных, первооткрывателей, исследователей и изобретателей, заключалось в том, что не узнав, не чародей ли объект твоих изощрённых уловок, возможно, не стоит их применять, потому что чародеи, как правило, существа обидчивые и способные на всякие пакости. Как, например, вот этот вот Пьетрассо — стоило лишь поцелую закончиться и как только Инанна прошептала молодому малебранке своё предложение составить ей компанию, тот сделал шаг назад, произнёс: «Асэ’ Кедвари!* Не двигайся и выкладывай, зачем я тебе на самом деле и что ты и твои сотоварищи делаете в Староместье!» и провёл указательным пальцем по мраморной коже щеки Эйшет. В тот же миг рогатая девочка ощутила, словно какая-то неведомая сила сковала её тело, словно её опутали сотней невидимых верёвок, а также с ужасом осознала, что её уста вопреки её воле и желанию начали рассказывать всю подноготную: и про встречу с Бачиччином да Пра, и про его деловое предложение, и про горе, постигшее его семью, и про то, что лекарство для сына торговца можно создать, лишь поняв, где искать волшебную траву, балладу о которой знает Балладник.

Пьетрассо, слушая, сложил руки на груди и хмуро взирал на Инанну, время от времени покусывая нижнюю губу. В конце концов молодой малебранке сделал какой-то жест и заговорил:

— Прекрасная история и достойная мотивация отыскать Балладника, пусть и с меркантильными для вас целями. Почему не начать было с этого? Зачем весь этот фарс с песнями и поцелуями? Хитрость, уловки или угрозы — не лучший стиль поведения для чужаков в Староместье, где мы все — одна большая семья, и не лучший способ заручиться помощью Раферо, известного в народе как «Балладник»…

Инанна ощутила, что контроль над речевым аппаратом вернулся к ней, но не контроль над её телом.