Pale | ходы игроков | -- окраины

Первый отведённый Хоксли час давненько истёк — подходил к концу и второй. Время уже перевалило за полдень, и короткий осенний день медленно, но неумолимо полз к вечеру. Растянутая колонна пассажиров понуро шагала вдоль низкой насыпи, держа железную дорогу по правую руку.

Доротея шла во главе — и уже несколько раз за прошедшее время успела задуматься, не пора ли повернуть назад, но каждый раз убеждала себя, “ещё пара минут, ещё хотя бы сотня-другая”. Проплывающий мимо пейзаж был угнетающе идентичным — одна и та же насыпь с рельсами справа, и изредка темнеющее во мгле высокие сосны слева. В какой-то момент железная дорога начала плавно, по широкой дуге, поворачивать вправо — и Доротея приободрилась, обнадёжившись этим знаком. Воображение девушки ярко рисовало сходящиеся арками к провинциальному вокзалу пути — и такой поворот мог как ничего не значить, так и свидетельствовать о приближении к городу.

Идти было скучно, и на протяжении большей части дороги пассажиры молчали. В голову снова лезли непрошеные мысли и воспоминания — как о недавних событиях, так и о прошлом. Хельга оказалось невыразительной, блеклой женщиной — потерянной, печально замершей посреди крошечной и серой квартирки. Доротея помнила, как вошла внутрь — и как почувствовала себя не в своей тарелке сразу же, буквально с порога. Глядя в пустые, водянистые глаза жены лейтенанта, девушка точно повторила его послание — и даже добавила чуть-чуть, от себя. Но слова, звучавшие так сильно и чувственно тёмной ночью, показались вымученными и неловкими в изобличающем свете дня. Хельга кивнула, и поблагодарила Доротею сухим, бесчувственным голосом. Девушка сдержала данное однажды слово, пусть прошло и более года — и, тем не менее, едва ли чувствовала себя глупее когда-либо.

Нора шла следом. Перед ней маячили затылок и спина Доротеи, время от времени над головами людей в тумане заходилось хриплым карканьем вороньё. Чем глубже доктор уходила в туман, тем отчётливее ощущался сюрреализм — на свежем воздухе, в почти непроницаемой дневной мгле, произошедшие в головном вагоне экспресса события выглядели ещё более необъяснимыми, странными. Мысленно Нора снова и снова возвращалась к той вспышке прошлого, к бесконечной ночи, сплошь состоящей из вереницы обожённых, но ещё живых, и безмятежных, но уже мёртвых, лиц. С высоты прожитых лет доктор могла почти однозначно сказать — то была, с большим отрывом, наиболее жуткая ночь в её жизни. Она снова вспомнила эйзенвальдскую молодую девушку с испуганными глазами, имя которой зачем-то так отчётливо въелось в память — Хелен. Нора потратила на неё одну из последних ампул, и девочка действительно выжила — после рассвета её, вместе с другими, погрузили в один из уходивших в город грузовиков с ранеными. Скольким ради этого пришлось отказать до и после, Нора не думала — а даже если и хотела бы думать, точно бы не сказала.

Сейчас, в свете серого туманного дня, то решение казалось нерациональным, почти преступным. Но тогда, в моменте, в сердце бесконечной кошмарной ночи, женщина просто не смогла поступить никак по другому. Утро всё-таки наступило — вместе с доставившим в конце концов припасы грузовиком. Норе с доктором Лорди пришлось работать без продыха до обеда — когда раненые наконец закончились, Нора упала на койку и проспала почти шестнадцать часов подряд. Она помнила, как столкнулась с Лорди около лазарета — тот посмотрел на неё без слов, одобрительно кивнул, и закурил сигарету. Доктор Генрих Лорди погиб под накрывшим королевские позиции артиллерийским огнём каких-то две недели спустя. Отчего-то Нора вспомнила и это — внезапно отчётливо, с новой горечью.

Моррис Кобб ни о чём глубоком не думал. Путешествие для него стало прикладной, предельно чёткой задачей — шаг за шагом, глубже в туман, навстречу неизвестному городу, строго выдерживая по правую руку насыпь. Иногда он понуро смотрел под ноги, временами — вперёд. Может потому именно Моррис и оказался тем, кто первым заметил, как из тумана выплыли кособокие коробки деревенских домов. Пока Кобб думал, оповестить ли прочих и как, Генрих Фоули воскликнул что-то нечленораздельное, указывая рукой на лачуги.

Апатия спадала, и пассажиров охватило воодушевление — это определённо не было вокзалом или же городом, но любые признаки цивилизации были лучше бледного мира накрапывающего дождя и сплошного тумана.

Молчаливый поход вдоль железнодорожной насыпи, имел какой-то гипнотизирующий эффект, Моррис не заметил прошедшего времени и расстояния, но первым заметил лачуги, только вот… это не станция. И как то выглядят мертвыми и покинутыми эти лачуги - ни дыма из печных труб, ни света в окнах.
Механик, привычно начал искать иные признаки, которые могли указывать на обитаемость этого, даже не полустанка, потому как чего то напоминающего платформу, он пока не видел, но может она там дальше за поворотом, в тумане?

Если тут никто не живет, это конечно плохо, но с другой стороны, тут можно сесть отдохнуть, если кто-то устал, уж точно «местные» не будут против.
Вымершие деревни не вызывали удивления и не были большой редкостью: война и индустриализация, делали своё дело, более чем справно.

  За время «марша по путям» Доротее довелось погоревать о многом, и в первую очередь о том, что она решила, что с чемоданом путешествовать сподручнее, чем с вещмешком. Сподручнее – да, но не когда тебе надо преодолеть пешком черт-де знает сколько миль, таща вещи не за спиной, как нормальный солдат, а в руках. Это, конечно, лучше, чем «в воспоминаниях», как у большинства других пассажиров, но такое сравнение радует только первые полчаса. А потом перекладываешь груз из одной уставшей руки в другую, и через пять минут у тебя снова болят пальцы и на одной, и на второй.
  И уже хочется выругаться, или нюни распустить, ли хотя бы ограбить доброго доктора Сольгерд на еще одну сигарету и безапелляционным тоном сказать: «Бойцы, все, шабаш - привал». Но нельзя – Фиц-Джеймс понимала, что люди за спиной доверились ей, и она, как офицер, пускай даже резерва, не может их подвести. Да и не как офицер тоже – чисто по-человечески это было бы неправильно. А значит, есть только один вариант: сделать каменную морду и бодро идти вперед, подбадривая отстающих и надеясь, что «вот скоро, вот еще чуть-чуть» все это безобразие закончится.

  А еще Доротея жалела, что она не из пехоты. На случай длинных маршей у связистов всегда были двуколки, на которых, помимо личного состава, перевозили еще кабели, аппараты, инструменты и тому подобные вещи, жизненно необходимые для поддержания работоспособности каналов связи. А вот наследники «раков Его Величества» вынуждены были в основном двигаться на своих двоих, все свое неся с собой – и лейтенант заметила, что опытные пехотинцы на таких длинных маршах умудряются проваливаться в своеобразную кому, шевеля ногами при полностью абстрагировавшемся от действительности разуме. Ценное умение, когда необходимо под нагрузкой преодолеть немалое расстояние!
  Но раз уж она не обладала ценным умением обыкновенного «сапога», приходилось иметь, что имеется, и думать о том, что лезет в голову. А лезло далеко не всегда то, что хотелось – например, приятные картины довоенного времяпрепровождения, сколь их не тяни насильно из памяти, упорно отступали в тень, оставляя место то привычным до колик видам окопов, по которым надо тащить кабель, то узким полоскам неба, виднеющимся сквозь щели в стенах старой теплушки, стоящей на запасных путях, то танцующим в калейдоскопе клавишам аппарата Юза, в воспоминаниях все больше напоминающего пианино, то воспоминаниям о собственном стыде, когда за спиной захлопнулась дверь во вдовью квартиру.
  Последнее воспоминание было для Доротеи особенно тяжелым и обидным – и за себя, и за Корнелла. Хотя и не в стрелковой цепи, но она не жила за пазухой у Близнецов и не была тыловой крысой, и могла погибнуть с не меньшей вероятностью, чем «Заря». Но при разговоре, при попытке передать слова погибшего его вдова всем своим молчаливым видом намекала об одном: «если бы там осталась ты, может, мой бы обратно пришел». И на такое у лейтенанта не было ни ответа, ни оправдания – разве что извиниться за досадную случайность, что она цела, а другие – нет. Но кому и когда помогали такие извинения?

  Под невеселые раздумья глядящая себе под ноги женщина даже не заметила, как изменился пейзаж впереди – если бы не окрик за спиной, она бы так и шла дальше, механически передвигая свинцово тяжелые ноги и перекладывая чемодан из руки в руку. Но окрик за спиной мало того, что вырвал из начавшей засасывать трясины меланхолии, так еще и взбодрил. Поднявшая голову и осмотревшаяся Доротея радостно и самоуверенно фыркнула:
  - Ну я же говорила – дойдем! Даже если это не этот, как его, - она звучно щелкнула пальцами, - Вистмор, а полустанок перед ним, это все равно цивилизация, чтоб ее! Отдохнем, погреемся, поедим, передадим «горячую картофелину» службе путей – и, глядишь, завтра будем уже в Хайткроссе. Отставание на сутки, конечно, ну да переживем. Ладно, леди и джентльмены, немного осталось – сейчас спросим у местных, где мы конкретно и сколько идти до платформы, и там уже решим, что делать. Не раскисаем, двигаемся!

Унылый путь, однообразный пейзаж, рябившие перед глазами шпалы – все это как нельзя лучше соответствовало настроению Норы, помимо воли погрузившейся в листание череды тягостных воспоминаний.

Операции, перевязки, указания сестрам, обходы, осмотры, сортировка, профессионально-бодрое: "Вот мы сейчас вот тут подчистим, и все пойдет на лад!" – и раненые, неистово жаждущие обмануться, верили. Стремились жить, держаться, крепились из последних сил. Верили, что этот зловонный гной можно подчистить, что набрякшая багровая синева выше ампутации скоро пройдет, а истекающая из живота зеленая жижа – нормальный признак.

Чему мы радовались тогда? – пыталась вспомнить доктор, ведь чему-то же радовались. Не ныли, не жаловались друг другу на безысходную, казалось, череду поступлений, эвакуаций, осложнений, смертей. Чему-то же они смеялись, находились сотни поводов. "Война – это кровь и юмор", – зубоскалили они с Лорди, цинично относясь к раненым как к организмам, вынося их за пределы сочувствия и сострадания.

Над каждым не наплачешься, медики черствели, и слова поддержки незаметно стали дежурными, а после и вовсе сменились циничными черными шуточками. Странное дело, раненые по большей части дружно смеялись вместе с врачами. Может быть думали: "Раз шутят, то все хорошо"?

Они с Генри быстро и незаметно перешли на "ты", хоть доктор Лорди был заметно старше и опытней Сольгерд. Но когда твоя работа – на износ, на напряженной струне нерва, то твой напарник становится частью тебя, хотя в другое время ты бы подумала: "Какой, однако, скучный и вредный тип".
Боль от потери товарища пронзила Нору с новой остротой – "Остротой, – походя бросил бы Генрих, он никогда не упускал возможности поиграть словами, и Сольгерд заразилась от него этой манерой.

Чье-то восклицание вернуло доктора к действительности.

– Что? А, полустанок? Ну... Не знаю, господа, – Нора в сомнении пожала плечами. – Вы уверены, что стоит туда идти? Там точно нет ни кафе, ни мотеля, не проситься же в чужой дом на отдых? мы не так долго идем, неужели все так устали? Ну право, вы же не ждали, что Вистмор окажется в двух часах пути, тем более, что мы тащимся как черепахи.

Поникший и потерянный мистер Фоули при виде первого же дома знатно приободрился — и, не слушая возражений Норы, бросился вперёд энергичным шагом.

– Глупости, – воскликнул он на ходу. – По крайней мере, спросим дорогу!

Его позитив оказался впечатляюще заразителен: Вирджиния и Фрэнк пошли следом, не отставала и Доротея.

Кобб потянулся за ними тоже, всматриваясь в туман — во мгле уже проявились очертания кособоких сарайчиков, покосившейся ограды, пустой собачьей будки и добротного, выложенного камнем, колодца. И ни единого признака жизни.

Хутор насчитывал всего одну улицу. Дворы ограждали низенькие заборы, сквозь крошечные окна с крестовыми перекладинами наружу не проникали ни свет, ни тепло. Постройки и хлева на территориях выглядели такими же безжизненными, брошенными — ни единого звука не пробивалось сквозь густую завесу, ни собачьего лая, ни блеяния или хрюканья, ни встревоженного клёкота кур. Только раскачивалась, поскрипывая на сквозном ветру, неплотно закрытая входная дверь ближайшего дома.

Деревенские лачуги оказались одноэтажными, крошечными — наверняка, состояли из одной комнаты, или, в лучшем случае, двух.

Фоули, тревожно озираясь, прошёл чуть дальше.

– Но как же это, – прошептал одними губами, и сразу повторил громче.

– Никого, стало быть, – прогундосил Фрэнк, приложив палец к носу.

Морриса тоже не покидало ощущение, что деревня мертва. Он прошёл дальше, пристально вглядываясь во что-то, пока видимое ему одному. Там, впереди, туман расступался и исходил на призрачную полупрозрачную дымку, что неторопливо плыла над тёмной водой. Хутор расположился на берегу огромного озера — Кобб увидел обсидиановое зеркало воды, его лишённую ряби гладь, и тонкую косу серого пляжа, на котором тут и там темнели днища перевёрнутых лодок.

- Хм, - прогундел утробно здоровяк себе под нос, проходя мимо домов к пляжу. Может там за озером будет видно что то большее? И куда идёт железная дорога?

Механика заинтересовало, почему и как давно вымер хутор? То ли тут остались одни старики и когда их не стало, не стало и населенного пункта на карте? Или может наоборот, жили семейства, мужчин забрали на войну, с которой они так и не вернулись, а женщины… ну им тоже надо как то выживать и тянуть детей, а в городе с работой проще, чем одной с детьми и с хозяйством.

Прогуливаясь по пляжу, он ещё раз взглянул на дома: как давно? Вряд ли прошло даже пару лет, иначе тут бы все заросло. Природа быстро берет своё.

Кобб переступил через поваленную секцию старой ограды, прошёл мимо нескольких сараев и вытянутого, низкого крестьянского дома. По пути механик заглядывал в окна — отделённые крестом перекладин стеклянные вставки были мутноватыми и запыленными, но прозрачными. Сквозь них Моррис разглядел комнаты — пустые, тонущие в густом сумраке, и, в то же время, вполне жилые.

Хутор производил неоднозначное впечатление — как будто приходил в запустение постепенно, на протяжении лет или месяцев, по мере того как обитатели дряхлели и вымирали. Всё указывало на то последние угли жизни тут теплились совсем недавно — на прошлой неделе, или, может, даже вчера. Не позволив общей ветхости построек себя обмануть, Моррис посмотрел на наполненное чистой колодезной водой ведро, оставленное кем-то возле крыльца. Вода в ведре не помутнела, не зацвела, не смешалась с дождевой и не вылилась через край. Моррис почти представил, как тщедушный белобородый старик выходил из хижины на рассвете и первым делом всегда шёл к колодцу — как делал на протяжении большей части своей изрядно затянувшейся жизни.

Под ботинками зашуршал холодный серый песок. Дворы домов выходили прямо на узкую косу пляжа, на которой рыбаки держали перевёрнутые вверх дном лодки. Кобб неторопливо обошёл несколько лодок по кругу. Одна из них потемнела, сгнила и отличалась внушительной дырой в днище, но остальные были в полном порядке — хоть сейчас спускай на воду. Моррис даже заметил прислонённый к корпусу одной из лодок рыбацкий гарпун — железный крюк с остриём, на длинном добротном древке. В случае чего, подумалось, вполне сойдёт за оружие.



Механик быстро обошёл растянутые на сушках серебристые сети, и ступил на причал. Туман над озером немного развеялся — не окутывал полностью, но плыл полупрозрачной дымкой над непроницаемой холодной водой. С севера порывом налетел ветер, заставив Морриса поёжиться и спрятать руки в карманы. Зеркало воды казалось непоколебимым — отражало только туман и, отдельными фрагментами, свинцовое небо. Другого берега отсюда было не разглядеть — туман расступался над водой, однако никогда не исчезал полностью.

А может есть ещё кто живой? Кто то же набрал ведро воды? Только зачем его оставил тут?

Мужчина, сам того не понимая вынул руки из карманов и взял гарпун, осмотрел его. Зачем? Ну места дикие, вдруг волки или стая голодных псов нападет.

Вернувшись к остальным, он посмотрел на Нору, Доротею и на Фрэнка. Фоули и аристократку не удостоил своего тяжелого взгляда.
- Там пара лодок целых есть. Тут или кто то жил, совсем недавно или живет. Может на фестиваль ушёл?

Чуть подождав, добавил:
- Там в колодце вода есть, вроде нормальная. Если кто пить хочет.

"Я так и знала", – хотела было бросить Нора, но прикусила язык. Ничего она, разумеется, не знала, и не предполагала, просто не видела смысла тратить время на посещение этого захолустья, но спорить со всеми тоже не было повода, и она просто по инерции побрела за попутчиками, – не торчать же одной на железке, подпирая столб.

Но все же, она оказалась, очевидно, права – никто им тут не подскажет, не передаст никакой информации и даже не предложит чаю.

Убогие домишки, заброшенные невесть когда, были неприветливы и пусты, и почему-то особенно пустой казалась собачья будка. Заливистый лай какой-нибудь дворняги сильно улучшил бы обстановку.

Доктор озиралась, неспешно расхаживая вдоль улочки, когда вернулся Кобб, который не хотел, чтобы его звали Моррисом.

– Какой еще фестиваль? – недоуменно воззрилась на него Сольгерд в ответ на дурацкое предположение. – Война. Кто-то умер, кто-то уехал от нищеты. Я думаю, таких хуторов много теперь. Пустых, тихих, никому не нужных. И, кстати, если кто хочет пить – я не советую пить из этого колодца, не прокипятив воду предварительно. Кто знает, сколько времени он ни чищеный, и вообще, не у... кхм! не у-уууронили ли туда что-нибудь, – Нора чуть было не сморозила "не утоп", но оглянувшись на Вирджинию почти ловко исправилась.

Она подошла ближе к первому дому, сперва заглянула в окно: может быть, хозяева, уходя, оставили что-то... сложно даже понять, что Нора ожидала от хозяев, но ей казалось почему-то, что, покидая дом, надо или унести абсолютно всё подчистую, или, наоборот, гостеприимно оставить нечаянным гостям что-то – письмо?

Дверь приглашающе скрипнула, и Нора, чуть толкнув ее, вошла, с интересом осматриваясь.

  Надежды Доротеи не оправдались - дома принадлежали не Вистмору и даже не безвестному полустанку, а каким-то маленьким рыбацким выселкам, где не было необходимости даже организовывать платформу. И, как на зло, даже это маленькое поселение, которое вряд ли даже существует на картах, оказалось заброшенным. Ни вопроса задать, ни с управлением дороги связаться - ничего полезного.
  - Привал на десять минут, господа, - скомандовала лейтенант, - а потом продолжаем движение. Кому надо, рекомендую сходить в кустики, чтобы потом не задерживать остальных. Вряд ли этот поселок далеко от более крупного населённого пункта, так что нам остался последний рывок.

  Доктор Сольгерд и здоровяк Кобб решили потратить время отдыха на осмотр деревушки. Фиц-Джеральд поначалу сочла такую инициативу забавной и излишней, но, прикинув все доводы за и против, решила, что здравое зерно в этой идее есть. Может, найдется что-то, косвенно указывающее на ближайшую дорогу до Вистмора, или ещё какая полезная вещь? Не без сомнения попросив Фоули проглядеть за чемоданом, девушка "ограбила" предпринимателя на ещё одну сигарету и, закурив, отправилась на прогулку.
  Причины заброшенности деревушки Доротею не слишком-то интересовали, как не слишком удивили слова Кобба о том, что крайний раз люди здесь были совсем недавно:
  - Давно или нет - какая разница? Может, в город подались, может, к соседям в гости на пару дней... А, может, хозяин сейчас лежит в своей постели, взяв пример с пожилой леди, которая не нашла ничего лучше, чем преставиться в поезде.

  Пройдясь по двору небольшого покосившегося домика, лейтенант посидела на скрипучей перевернутой лодке, глядя, как ветер колышит рыбачие сети, и, докурив, легко поднялась. Обойдя здание по кругу, она решительно толкнула дверь.

- Ты знаешь, - неоднозначно ответил Моррис женщине-доктору о Фестивале и развернувшись пошёл прочь. Он подошёл к вёдру с водой возле колодца. Посмотрел на своё отражение, после чего, легонько ткнул мыском сапога край ведра, пустив по воде внутри него рябь и положив руку в перчатке на колодец, заглянул уже в него.

Что то здесь было не так, какое-то параноидальное чувство не оставляло механика в покое. Что то не так как в самой ситуации с поездом, так и с чертовым туманом, сном и даже этой, Близнецами забытой, деревушке.

Дверь скрипнула приглашающе и Нора, чуть пригнувшись, скользнула в хижину. Крошечные сени переходили в длинную комнату под низким потолком с открытыми балками. Женщина прошла глубже, мимо полок с посудой, стола под светло-голубой скатертью, к очагу — сердцу дома. Доктор опустилась около него на колено, поворошила угли внутри кочергой — ничего, только пепел.

Подвешенный над очагом котелок пустовал, рядом была сложена высокая стопка дров. Нора прошла дальше, ступая по растянутому от входа к “спальне” ковру-дорожке. Осмотрела кровати в дальнем конце единственной комнаты — большую, взрослую, и ещё одну рядом, поменьше. На вбитых в стену крюках висело несколько старых курток и дождевик ядовито-жёлтого цвета. Взгляд доктора скользнул по нежно-синим коротеньким занавескам. В шкафу нашлось ещё больше одежды, и несколько заставленных бытовой утварью полок. На них — связка церковных свечей, старое огниво, тряпки, лампа, и небольшая канистра рядом, наверняка с керосином.

Женщина заметила кое-что ещё за хламом на нижней полке — сдвинув в сторону ветошь, она задумчиво подняла и повертела в пальцах один из крупных тёмно-красных патронов. Охотничьего ружья или дробовика нигде рядом не было видно. При осмотре лагучи Нора ни нашла еды или чего-то, что указывало бы на недавнее присутствие обитателей.

В углах у потолка ветвилась пыльная паутина — чувствовалось, что хижина пустует уже какое-то время.

Дверь отворилось, и в лицо Доротее ударила вонь. Сперва девушка даже отшатнулась, невольно поднеся ладонь к лицу — ожидала увидеть внутри по меньшей мере одно мёртвое тело. Но вскоре ошеломлённые рецепторы адаптировались — воняло не мертвечиной, воняло гниющей рыбой.

Девушка медленно вошла в тёмную хижину. В углах клубилась густая многолетняя паутина, свет едва проникал сквозь закопченные, мутные окна, старые половицы истошно скрипели при каждом шаге. Доротея прошла чуть дальше — вся лачуга состояла из единственного длинного помещения. Банка на столе оказалась доверху набита окурками, на полу рядом стояла миска с рыбными потрохами. Сама столешница, судя по подтёкам, пятнам и запаху, постоянно использовалась хозяином для разделки рыбы — и тот не всегда считал нужным её как следует протирать. В дальней от входа половине комнаты вдоль потолка было натянуто несколько верёвок, на которых сушилась рыба. Сам хозяин дома спал, по всей видимости, на груде одеял и курток, что были свалены в углу комнаты.

Доротея приблизилась к очагу. Угли почти успели остыть, но исходящий от них жар ещё чувствовался — девушка заглянула в котелок, и увидела подозрительное на вид варево, в котором плавала большая рыбья голова. Она прошла вдоль прибитой планки, на которой болтались подвешенные кухонные ножи, крюки и ржавый мясной топорик.

По всему выходило, что хозяева ушли из дома совсем недавно.

В глубинах холодно блеснул круг воды, зеркалом отразивший разреженный дневной свет. Моррис пристально всмотрелся в колодец, но не увидел ничего подозрительного.

Другие пассажиры разбрелись кто куда — Доротея скрылась в одном из домов, Нора зашла в другой, Фрэнк подёргал за ручку входной двери третьего и принялся расхаживать вокруг, вставая на цыпочки, чтобы заглянуть в окна.

– Нашли что-нибудь? — поинтересовался Фоули, и Кобб понял, что вопрос адресован ему.

Предприниматель искоса посматривал на старый гарпун в руке Морриса с плохо скрытой опаской.

– Думаете, нам что-то здесь угрожает? – Гилберт огляделся по сторонам и поёжился. – Дикие псы… или вепри?

Временами предприниматель походил на огромную встревоженную сову.

Вирджиния вновь достала муншдтук, и выуживала тонскую дамскую сигарету из портсигара. Кобб задумчиво посмотрел на неподвижную поверхность тёмного озера. Уже вечерело, а никто из пассажиров толком ещё сегодня не ел. Очень кстати Моррис припомнил, что одним из божеств старого пантеона являлся Забытый, безымянный бог страха и голода. В этом факте не нашлось ничего смешного здесь, на просторах безграничного севера.

Позади раздался короткий вскрик.

Моррис обернулся резко и стремительно, словно высвобожденная пружина. Он перехватил поудобнее обеими руками гарпун — то, что в руках другого сошло бы за небольшое копьё, в руках Кобба выглядело почти игрушкой.

Кричала Вирджиния.

Мундштук лежал в грязи под ногами, сами леди закрывала ладонью рот — и указывала рукой куда-то вглубь двора, в сторону приземистого длинного хлева.

– Там что-то было! — воскликнула она в ответ на невысказанные вопросы во встревоженных взглядах. – Там, за сараем.

На первый вопрос, Моррис отрицательно покачал головой, на второй, про диких зверей уже пробубнил короткое «угу» и как кстати (некстати), похоже появилась возможность его проверить в деле.

Механик быстро развернулся, но увидев что непосредственной угрозы нет, вновь начал двигаться размеренно и неспеша, как это делал обычно.

Подойдя к леди Вирджинии, он посмотрел в ту сторону, которую она указывала. Что или кто её так напугал? Простой силуэт?
- Человек или зверь? - уточнил он у аристократки.