Pale | ходы игроков | -- механическое сердце

Круг размазал и перечеркнул красный росчерк.

Виктор неспешно заковылял назад, к лестнице, держа в одной руке керосиновую лампу, а в другой — тяжёлую книгу. Промелькнула мысль, что пора обзавестись чем-то вроде сумки или, ещё лучше, армейского ранца — по всему выходило, что в этом дерьме Марш застрял основательно и надолго.

Добравшись до верстака, Виктор остановился и упёрся в столешницу, восстанавливая дыхание. Чёрная библия в руках вызывала воспоминания, к которым сам мужчина предпочёл бы не возвращаться. Он было почти забыл, но вдруг ясно, во всех подробностях вспомнил, как закрыла ладонью рот Бриджет, со смесью отвращения и страха глядя на издохшую, изувеченную собаку. Вспомнил, как сидел на жёсткой лавке в кабинете директора, мистера Кроу, пока тот ожесточённо спорил с младшими воспитателями. Главным образом они решали, стоит ли вызвать бобби — Виктор хорошо помнил визгливую миссис Хэнсон, тщедушную зашуганную крысу в очках, которая твердила, что таким чудовищам, как Виктор, не место в приюте, что по нему колония плачет, а то и чего похуже, лечебница Уинстон.

На протяжении всей долгой перепалки Бриджет молчала — когда Виктора выдворили из кабинета, он, уже вернувшись в комнату, ещё долго не мог отделаться от ощущения, что эта история совсем не закончилась.

К вечеру снаружи разошлась вьюга — в сырой комнате холодно было даже в кровати, под двумя одеялами. Виктор долго не мог заснуть — и оттого услышал сразу, как дверь, скрипнув петлями, приоткрылась. Старшую воспитательницу, Бриджет, прозвали “настоятельницей” потому, что она всегда ходила в строгом чёрном платье, с подолом до щиколоток и высоким узким воротником под самое горло. Внешним видом, странностью и строгостью нравов она и правда походила на монахиню — по крайней мере, в представлении детей из приюта.

Она бесцеремонно вошла в комнату и сразу подошла к койке Виктора. В руке Бриджет, как обычно, красовался её длинный прут — уже успевший оставить на спине маленького Виктора несколько глубоких рубцов.

Бриджет цепко схватила его за запястье и дёрнула.

– Пошли.

Виктор упирался, и настоятельница стремительно свирепела.

– Ишь. Со мной пошёл, говорю!

Свистнул коротко прут, и на предплечье Виктора расцвела краской алая полоса. На глазах невольно выступили горячие слёзы. Сэмми проснулся и украдкой наблюдал за происходящим из-под подушки, но, конечно, не вмешивался.

Бриджет буксиром тащила Виктора в коридор, к лестнице — и, в конце концов, в свою комнату.

Виктору ни разу не приходилось бывать здесь прежде. В комнате настоятельницы не было ничего кроме кровати, крошечного окна и письменного стола, на котором в одиночестве лежала чёрная библия.

Бриджет грубо толкнула Виктора, и тот упал на колени. Попытался было подняться — и тут же получил что было сил прутом вдоль хребта, аж в глазах заискрило.

– Совсем забыли лица отцов. В лживом свете близнецов дети больше не чтут, не уважают родителей. В тебе тьма Забытого, мальчик. Я помогу тебе снова увидеть свет, – цедила она сквозь плотно сжатые зубы себе под нос.

Прут обрушился снова. И снова.

Нательная майка была единственной преградой, тонкая ткань уже пропиталась кровью и липла к спине.

Под осуждающими взглядами комиссии Виктор чувствует, что теперь собака - он. Все вернулось на круги своя. Но не совсем. Он - неудобная собака, плохая собака, непокорная, посмевшая показать зубы. И теперь его ждет палка.
Мальчика не покидает странное чувство, будто он спал и только сейчас проснулся. Как будто он начинает что-то понимать в том, как на самом деле устроена жизнь, и понимание это она закладывает в него через затрещины.

Конечно, он совершил ошибку. Взрослые всегда играют по правилам, а от тех, кто правила нарушает, избавляются, как от плохих собак. Да только Виктор смекает, что его ошибка не в том, что он нарушил правила. Ошибка в том, что его на этом поймали.

И следующим утром, глядя, как полицейские уводят Настоятельницу, Виктор внутренне торжествует, как человек, на своей ошибке сумевший усвоить правила игры и повернувший их себе на пользу. Бриджет забыла, что она не бог, поверила, что все дело только лишь в том, у кого палка. И сама стала собакой.

Виктор еще до конца не понимает, но чувствует, будто что-то необратимо поменялось. Вся его короткая и не слишком счастливая жизнь стала выглядеть слегка иначе через призму новообретенной собачье-палочной философии. Не лучше, не хуже - иначе. И как будто понятней.
Ему хочется нагло ухмыльнуться в перекошенное лицо Настоятельницы в зарешеченном окне полицейского мобиля. Но он сдерживается - правила игры стоит уважать, даже если ты их нарушаешь.
Во взгляде Бриджет что-то... Что-то такое, чего Виктор еще никогда не видел. Женщину сковали наручниками, ее заперли, но у Виктора возникает неприятное ощущение где-то внизу живота. Он с запоздалым ужасом отчетливо понимает, что она, дай ей возможность, на самом деле его убьет. Всамделишно убьет, насовсем. Как собаку. А может, и убила бы этой самой ночью.

А еще Виктору отчего-то кажется, что они еще увидятся. И лучше было бы, чтоб в следующий раз его палка была тяжелей.

Виктор поднимался по поскрипывающим при каждом шаге ступеням.

На середине пролёта он задержался и затушил лампу — сквозь приоткрытую дверь сюда в достаточной мере проникал дневной свет. Мужчина толкнул дверь и вышел наружу, в заставленную мебелью просторную комнату, которую хотелось назвать “гостиной”.

В первую очередь в глаза бросились диваны и кресла, углом расставленные вокруг низенького стола. Вдоль одной из дальних стен высились заставленные книгами шкафы, рядом нашлись высокие старинные часы с маятником. Виктор прислушался и сразу же различили ритмичное, последовательное “тик-так” — маятник исправно ходил из стороны в сторону, отсекая секунды и минуты от сплошного полотна времени.

Серый свет едва проникал в гостиную сквозь запахнутые пыльные шторы. В углах комнаты уже почти привычно клубился густой полумрак — Маршу даже начинало казаться, что на север в промышленных масштабах поставляли какие-то особые, затемнённые стёкла. В гостиной пахло стариной, пылью. Дом выглядел достаточно обжитым, хоть и казалось, что его хозяин забыл про необходимость влажной уборки по меньшей мере на тройку-другую месяцев. На стене над диваном висела картина — простенькое, даже примитивное полотно, изображающее цветастое поле с подсолнухами на фоне ярко-синего эскизного неба.



Виктор осмотрелся по сторонам основательно и без спешки. В одну сторону из гостиной уходил унылый коридор с обшарпанными серо-зелёными стенами, что завершался ведущей на второй этаж лестницей. Кроме лестницы, Марш заметил в коридоре три двери — две слева, и одну справа. В другую сторону вела арка, сквозь которую Виктор увидел шкафчики, шуфлядки, и накрытый скатертью стол. Вероятно, кухня или столовая?

Дом казался пугающе тёмным, грязным, запущенным. И, в то же время, выглядел вполне обитаемым.

Виктор осторожно сложил свои нехитрые пожитки на стол, освободив руки, револьвер в обманчиво расслабленной руке был готов немедленно прыгнуть вверх, выцеливая подозрительные звук или движение. Но их не было, только тикали такали ходики на стене. Стало быть, кто-то их заводит периодически.
По крайней мере, жилище было под стать психу, взывающему к древним богам в подвале с кровавыми жертвоприношениями. Мрачное и пыльное. Только кружащих над помоями мух не хватает, и на том спасибо.
Поразмыслив, Виктор достал притороченную к скрытой портупее банку глушителя и накрутил ее на ствол револьвера. Просто на всякий случай. Вдруг тут - где бы не находилось это тут - целое поселение каких-то культистов чокнутых.
Затем он мягкими кошачьими шагами пересек комнату, осторожно выглянув из окна, слегка сдвинув штору дулом оружия.

Дневной свет просачивался в комнату сквозь щель в запахнутых шторах, высвечивая вихри пылинок, что кружились в затхлом, тяжёлом воздухе. Марш бесшумно накрутил глушитель на ствол револьвера и приблизился к окну, прислушиваясь машинально к мерному тиканью. Едва заметно, он чуть отвёл штору в сторону, выглядывая наружу. Виктор увидел медленно плывущие клубы тумана, колодец, низкую покосившуюся оградку и разлапистые сосны, что тёмными исполинами проступали сквозь морось. Мигом позже он заметил снаружи движение — и машинально отступил глубже в тени, исчезая из виду.