Mononoke Drive: Overture | ходы игроков | Каждый новый день с Торако

Он дышал. Так громко. Так глубоко. Поначалу Тору даже путала этот звук с воем ветра.
Но ветра здесь не было. Воздух ощущался стоячим и горьким от запаха пали и влажного гниения. Он был плотным. Студенистым. Таким, что взмахни она рукой с ножом перед собой, могла бы отрезать хлюпающий ломоть от воздуха.
Однако, он всё же дышал. Поначалу следами его дыхания стала тряска. Сгибающиеся бумажные стены барака, с проступающими словно рёбра сквозь плоть несущими балками строения: их обтягивал тонкий слой глины и бумаги.
Б
алки уходили под потолок, сеточкой перекрытий удерживая потолок и покосившуюся крышу. В иные разы казалось, что крыша вот-вот ввалится внутрь и вправду, она будто бы обваливалась!.. А затем... всё возвращалось на круги свои.

Он... дышал: медленно и без чёткого ритма, как больной чахоткой человек. С каждым вздохом, коридоры в здании становились чуть свободнее, а многочисленные дыры в дверях их рисовой бумаги и текстиля – тем заметнее. С каждым выдохом, до резко сжимался, как если бы он осунулся и сжался. Иногда к дыханию прибавлялся кашель, который едва-едва можно было услышать в каждом скрипе половиц. Хлюпающие мокрые татами пропитывали соки человеческой жизнедеятельности. Ходить по ним было всё равно, что ступать по кускам гнилого стейка, разбросанного по скрипучим доскам. Каждый шаг – внезапный скрип. Каждый миг: тряска и стоны дерева под весом прожитых лет.

Дом – дышал. Болезненно и устало. В тех местах, где что-то вгрызалось в конструкцию, она прогибалась и ломалась как и любой нормальный дом, но эти прорези и поломки быстро зарастали местной кровавой растительностью и вездесущей рыжей плесенью, которой становилось тем больше, чем чаще Торако осматривалась по сторонам. Растительность вилась и росла ржавым ковром по поверхности Зеро – старомодного японского самолёта времён Второй Мировой, со всё ещё сохранившимся на корпусе посланиями от людей, что его разукрашивал, молитвами за упокой души умершего и символами "защиты от зла", чтобы пилот долетел до своей цели и взорвался во вспышке пламени и славы...

...Только эти символы и кабина пилота не поросла ржавчиной и вьюнком. И только они оставляли какой-то след цвета на потемневшем металле. Вся остальная махина же давно торчала из здания перевёрнутым крестом, своей тенью и тушей закрывая один из проходов в маленький квадратный дворик, где пряталась Торако с Этой. Два отвалившихся крыла накрыли два других прохода в их укрытие. Эта закрыла камнем последний камень за их спиной.



Откуда-то снаружи то и дело, вдалеке, раздавался топот. Цокот множества копыт. Удары ног о мокрый пол. Ужасный вой. Обитые бронзой колёса сбивали и толкли в муку, влажное месиво и желчь каждого, кто оказывался на пути самоходной махины. Громкие песни, церковные гимны на устаревшие японском, как и звон колокольчиков, распространялись за ними. С каждым ударом в гонг, откуда-то из-за стены укрытия Торако, она слышала чей-то крик.

Нечто неслось по коридора. Нечто могущественное и неумолимое. Щелчки хлыста, удары о металл и скрежет бронзы преследовал это нечто по конструкции, пока вдалеке, где-то в глубине башни, звонил колокол.

"И долго та штука будет так кататься?", – спросила Торако. Её тело было изувечено. Одна из рук была вывернута и вправлена там, где ей быть и полагается, лишь недавно. Оружие? Почти полностью уничтожено. До нуля.

Амулет на удачу сгорел, принимая одну из атак грешников и теперь от него остался только пепел и остатки ярких угольков чужого эго, который продолжал тлеть где-то неподалёку. Костюм Торако был весь изорван.

Девочка, слушавшая стуки за стеной, ответила что-то о времени, но что-то очень размытое. Всё, что смогла разобрать Торако из её речи – слово "колокол". Тот продолжал звонить с равными промежутками где-то вдали.

"И... Грешники, они станут искать нас?", – спросила та, глядя на себя в мутное отражение пруда.
Лицо Торако стало обожжённым, многие ссадины и следы от атак. Ей повезло, что обошлось лишь поверхностными, "косметическими" ожогами: большая часть атак грешников оказалась мистической и амулет, данный ей Маватари, принял ужасающую их мощь на себя, а затем – рассеялся. Те травмы, что оставались, были физическими. Кровотечения. Трещины в костях. Такие повреждения, с которыми обычный человек не смог бы двигаться, но её физиология позволяла ей продолжать битву чуть больше, а её это позволяло не давать энергии рассеиваться и уходить на лечение хаотично.
И даже так... она была измотана. Ей нужно оказать себе первую помощь, иначе раны продолжат ухудшаться. А её протез на ноге и вовсе треснул и ей нужно его как-то починить, пока нога не развалилась на части. Девочка же в это время, в том же самом отражении, развела плечами на вопрос о грешниках. "Время", – стало ответом на её вопрос.

"И что ты думала над моим предложением?", – задала та следующий свой вопрос и девочка уставилась на неё тем же выражением, что и ранее много раз: непонимания. Торако говорила с ней словами, которые эта дитя просто не осознавала, не могла понять. "Уйти" и "Мир Людей", по всей видимости, отсутствовали в её лексиконе или значили что-то, что сильно отличалось от контекста слов девушки. "И... Можешь ли ты это сделать?", – этот вопрос она совсем не поняла.

Девочка только развела плечами. Была ли она одной из тварей снаружи оставалось в воздухе, так как всё, что ответила девочка, было "ину" – как и в прошлый раз, когда Торако спрашивала, кто она такая. "Собака", и точка...



Торако медленно полезла на самолёт, чувствуя как скрепит каждая частичка её тела. Она была самоуверенной, даже слишком. Не выпив ни капли воды, не съев ничего, её тело ломило. Без оказания первой помощи раны на теле ссадили и когда та прикасалась к плесени на поверхности самолёта, то та жгла ей руки и вызывала острое желание спрыгнуть вниз. Но упёртая и прямолинейная, она лезла вверх, в поисках чего-то внутри самолёта.

Она чудо смогла вскарабкаться наверх в таком плачевно состоянии: упади она вниз, то разбилась бы насмерть и не смогла больше встать даже с такой высоты, ниже одного этажа. На уровне кабины, та была плотно закрыта потемневшим, давно уже покрывшимся пылью стеклом. Проведя по стеклу рукавом, внутри Торако могла видеть скелет мужчины в пилотской куртке, который навалился на руль самолёта: его грудь пробивала часть фюзеляжа.

На его голове покоилась хатимаки с надписями "камикадзе" и "Япония – банзай!", а на шее на давно уже частично истлевших верёвочках висели какие-то простенькие амулетики. В кабине не было топора, или чего-то такого, кресло приварено прямо к самолёту без опции катапультации, как и ремни, которыми крепилось тело. Много коробочек с традиционными подарками в путь для полёта. В последний путь. Чья-то фотография на управляющей панели, фотография семьи. Потемневшая бутыль горлянка в ногах. Широкий шарф на шее. Пилотская шапочка... ничего более.

С такой высоты она могла подняться чуть выше над кабиной и на секунду взглянуть за пределы крыш барака. То, что ей открылось за пределами этого... было сложно описать словами. Всюду, куда хватало глаз Торако, распространялся бесконечный, идущий от горизонта к горизонту, лабиринт татами-особняка, одноэтажный в большей части, но с то и дело возвышающимися над горизонтом зданиями по-больше, в несколько этаже. С багровых небес вниз падали хлопья пепла, вместе с которыми иногда с затянутого тучами небосвода падали и человеческие тела. Их крик, если прислушаться, можно было услышать отсюда. Он разносился с высоты, пока тело не падало куда-то внутрь лабиринта. Отсюда же, по крышам, то и дело носились огоньки, который сопровождали нечто огромное, двигающееся на большой скорости внутри проходов коридора. А вдалеке, над лабиринтом, шагала чья-то огромная сгорбившаяся фигура, несущая на спине огромный особняк, освещённый множество огней и ярмарочных украшений. Она словно попала на гравюру парада тысячи призраков или иных...

...Мононоке.

Боль. Практически Гибель. Тяжело вздохнув, так и не получившая внятных ответов от Ину, клановая убийца тяжело развалилась, ещё раз осматривая своё израненное и избитое тело. Трещины в костях снова наполняли рассудок острыми ручейками боли, свежий ожог на лице, захвативший и шею раздирал кожу тупыми когтями пса. О кровотечениях и гематомах и говорить не хотелось. Хитоцу была покрыта своей кровью и ощущала знакомый холод от рук Того Кто Стоит За Спиной, разливающийся по потерявшим драгоценные граммы алой жидкости венам. Мертвящее касание самой смерти, прошедшей за ускользающей от неё снова и снова убийцей.

А ещё Торако ощущала гнев. Обида. Бешенство. Злоба. И то отчаяние что скрепляло воедино искаженные куски её сознания. Как та рука у Марионеточника, она состояла из множества кусочков, которые эти чувства стягивали и сшивали в аберрацию её личности. И некоторые части, те что не были сейчас обьяты острым желанием выжить в заварухе, совершенно наглым и прямым образом выказывали к Тору... Осуждение. Да. Это правильная интерпретация. Клановая принцесса чувствовала к самой себе острое презрение и практически ненависть. Ведь она снова оказалась слабой и беспомощной. И пусть некоторый урон она нанесла своим врагам, но ощущение "грязи" в себе это не изживало. Ведь Хитоцу не проваливают контракты. Она сама их не провалила! Маньячка, что по праву гордилась своим мастерством в убийстве, хотела выть, рычать, плакать и одновременно очень горько смеяться из-за того, что её впервые за долгий срок настолько сильно отделали. В отличии от тела с его инстиктом самосохранения, личность Тору смерти совсем не боялась. Но погибнуть слабой? В позоре? Даже если она убийца это не значило что у неё нет гордости.

И она как распоследняя шавка с улиц, снова и снова делала всё чтобы это случилось. Её самоуверенность была ступенькой к обрыву и до этой встряски, опьяневшая от своего превосходства над "обычными" людьми, Торако этого не понимала. Не понимала, что она совершала самое страшное что может быть. Она просто брала и... СКАТЫВАЛАСЬ на уровень всех тех ничтожеств крики которых любила слушать, когда отрезала им части тела в своих скоротечных боях. А это было недостойно для химэ Хитоцу. Философия боя, частично перенятая от тётушки, частично выведенная собой, учила что любое сражение есть "разговор" на особом языке битве. Каждое ката. Каждый удар или выстрел. Иногда бой был криком, иногда шёпотом и совсем редко разговором, что обычно бывают после хорошего секса. Когда голова пуста, ноги дрожат, а пережитое отдаётся в сердце совершенно особыми чувствами...

И Торако сознательно отвергла речь. Привыкнуть, что большей части оппонентов едва хватает чтобы что-то на детском наречии лепетать или в редких случаях сказать фразу или две, сделало её высокомерной и заставило молчать. А со временем... Она просто забыла? А как это. Говорить. Уподобилась тем кого так презирает и чьи жизни искренне любит отнимать. Воистину, кровь демонов играет с ней дурные шутки.

Однако коль ещё жива, то есть шанс исправится. Вспомнить о том как следует вести речь и больше не допускать провалов. А что до Франки и Нодо... Она обязательно узнает как можно уничтожить тех кто уже мёртв. И страшно отомстит за пережитый позор и унижение.

Тем более что жажда мести была отличным топливом чтобы двигаться дальше. Несмотря на боль, раны... И разорванный костюм. Горелый пиджак Хитоцу предпочла скинуть, а остатки рубашки дорвать приблизительно до локтем, закатав неровные края, отчего теперь любой желающий мог полюбоваться на её шрамы и татуировки, а сама она получила чуть больше подвижности. Прав был Генсуру говоря что её стиль... Специфичен. И пожалуй нужно будет вернутся к чему-то более классическому когда она выберется из этого места. Как например, классический комплект клана из темного кимоно дорожного кимоно и прочих практичных мелочей.

Усмехнувшись своим дурацким мыслям, Хитоцу снова вернулась к размышлению над своим побегом из Ада. То что она оказалась именно тут уже не являлось секретом и убийца, следуя рьяно воскрешаемым в памяти постулатам, пыталась придумать подходящий план для этого дела. И самым главным для неё сейчас будет не вступать в любые бои. Избегать схваток пока добирается до того прохода ведущего на Стройку с камовцами...

Благо, что Ину наверное сможет её провести. Дальше, учитывая уничтоженный арсенал и то, что она всё же влезла к пилоту, следует более тщательно того обыскать затем чтобы обзавестись хоть чем-то похожим на оружие. Голод сводил с ума. И сил не прибавляется. Так что идти с голыми руками, было бы просто глупо? А у пилотов, что отправлялись в последний путь могло и завалятся что-то полезное. Может нож. Может кинжал для самоубийства если рейс будет "неудачным" и тот выживет. В идеале хотя бы маленький вакидзаси... Пусть Хитоцу и не надеялась в такую удачу. Да и вообще больше ни во что не верила, сосредоточив всё внимание на единственной цели. Точнее целях. Выжить. И выполнить этот контракт. Найти этого гребанного стукача из бураку, даже если это будет стоить ей ещё одной конечности!

Пусть и жаль было оставлять Ину в этом месте. Но дело и своя честь и раненная гордость были важнее всего для убийцы. Да и раненое тело не стоило забывать. Подняв было сброшенный пиджак, можно было пустить его на тряпки и замотать раны. Ну и немного "починить" протез. Если конечно грубое скрепления штырей тканью, чтобы тот ещё немного продержался. Насколько его хватит?

... Хотелось думать что до момента когда она покончит с этим делом.

Он выглядел не так, как на картинках или у деда в специальной нише в кабинете.
Обычно, кусунгобу представлял собой прямой клинок с простой деревянной рукояткой. Рукоять обычно было приплюснутой, шестиугольной, с изящным рисунком на лезвии длинной до 25 см, чтобы достать до органов.
Лезвие хранилось в специальных ножнах и коробочке, поверх стандартного алтаря в токономе, там же где и "сердце" каждого дома, обычно на одну полочку выше различных небольших горшочков с благовониями, коих в доме Тору, по её же памяти, было три в общем числе. Каждый из тёмной обожжённой с пеплом глины. Каждый изобразивший какое-то мистическое существо. Там же лежала лучина для разжигания и трутница. Всё, что нужно для ритуала. Даже склянка с саке.

Клинок и благовония пилота выглядели иначе. Она нашла его на бедре, после короткого поиска: видимо, оружие завалилось во время жесткой посадки туда. Ранее оно хранилось за пазухой и пилот его как раз вытаскивал.

Кусунгобу камикадзе выглядело как нестандартный вакадзиси с кривой изогнутой вовнутрь как рычаг ручкой. Лезвие из очень дешёвой сырой стали, потемневшее от времени. Перемотка из деревянных волокон. Металлические набойки. Заляпанные пятнами давно впитавшейся в них крови ножны из тёмного дерева, с гвоздиками в них.

В длину клинок составлял 28 см и его баланс явно был искусственно смещён вовнутрь.

Клинок имел форму напоминающую клин, или рычаг... а может быть, открывалку для шпрот.

Если подумать на предмет этого дизайна, причина почему он выполнен именно так быстро приходила на ум: скорее всего, для того чтобы вскрыть себе живот было быстрее и удобнее, в один короткий и болезненный рывок. Тот факт, что в армии специально для этого был разработан такой дизайн уже о многом говорило. Оружие было типовым. С потемневшим клеймо завода на рукоятке. Благовония для сеппуку имелись за пазухой, в куртке пилота, все три сгруженные в один маленький мешочек, от которого пахло горючим. Рядом с ним же лежала зажигалка копании "Тасай".

Было ли у пилота саке, чтобы выпить перед рывком? Да, во фляге. Той самой фляге, что сейчас была пронзена металлической трубкой из нутра самолёта, ввалившейся в кабину. Так что... жидкость давно выветрилась из фляги, как и кровь из жил усопшего. На удивление, этот металлический шест, по крайней мере та его часть, что находилась в кабине, осталась в почти что превосходном состоянии! Её съела ржавчина и странная плесень снаружи кабины, но внутри это был просто шест длинной где-то в метр двадцать или около того. Потратив время, его можно было бы вырвать...

Так или иначе, размышление на это подождали бы момента, когда Торако отдохнёт, так что с этими мыслями она спустилась вниз и начала себя латать. Кое-как, но она смогла парой надёжных узлов перевязать себя и привести в порядок. Рука, в том месте, где она была вывернута и вправлена, покраснела и припухла, но это не мешало ей двигать. Нога, оставшаяся в целости, болела. Со шрамами можно было что-то сделать, но так или иначе ей сейчас чертовски не хватало ВСЕГО его арсенала, с учётом, что хорошая часть его осталась снаружи... в мире людей... В СУМКЕ. Это хреново. Отдых занял длительное время, на время которого Торако и Эта тихо сидели и помогали себе, ожидая, пока шум снаружи уляжется.

Они коротали время за разговором. Торако спросила, может ли она отвести их назад, туда, где они встретились. Эта не поняла вопроса. Торако надо было более чётко сформулировать, что конкретно она спрашивает, для того, чтобы девочка поняла. Но так или иначе, пока что всё это было пустой болтовнёй. Когда звон колокола успокоился, Эта подошла к пролому в стене, отодвигая от него один из обломков. Прислушалась. Снаружи не было звуков, кроме скрипа дома, сырого гулом проходов и... нищание крысы где-то в отдалении, такого тихого, что его можно было едва расслышать.

—Отведи меня туда где мы встретились. У Озера. Хорошо?

Стараясь подбирать для девочки слова попроще и предложение покороче, просит ту Тору, примеряясь к балансу зажатого в руке клинка. Не то к чему она привыкла, но терпимо. Рукоятка в руке заставляла её чувствовать себя немножко лучше. И пусть это была дешёвая штамповка, разница в Хитоцу без оружия и с оружием, была значительна и при необходимости она вполне себе сможет сражатся. Пусть сейчас Торако этого и не хотела. Хороший пинок по самолюбию и гордости, включил в той и задремавшую паранойю, так что убийца надеялась избежать особых приключений на обратном пути. Тем более, что её эго постоянно тратилось чтобы сопротивлятся влиянию этого места! И она не хотела проверять, что случится когда она останется без своей защиты. Обзаводится соседями по черепу желания не имелось, да и если припомнить, то что она "проклята" реакцию своего "проклятья" наверное тоже лучше не проверять? Она и так слишком уж жуткая.

— Нужен тихий и безопасный путь. Сможешь провести нас таким?

Уточняет убийца, посмотрев на Ину и испытыв горькое чувство... Не повернись всё как повернулось, такая малявка могла быть и у неё. Естественно более чистая, счастливая и воспитанная самой Хитоцу. От кольнувшего воспоминания, зрачок убийцы часть расширяется, а выдох выходит более резким.

Эта подумала немного и затем кивнула, интерпретируя её слова на свой собственный лад. Засеменив, девочка сжалась и спряталась в дыру в стене, скручиваясь и перелезая через проход в коридор. Тору могла последовать за ней. В коридоре стоял запах крови и свежего мяса. Пол выглядел изломанным. Татами – перевёрнутыми.

Длинные следы от массивных колос покрывали дорогу мясом и следами свежего дёгтя, уходя куда-то вдаль одного из ответвлений коридора. С другой стороны, следы на полу начали уже... восстанавливаться?
Ну или их кто-то чинил. Плитки грубо подшивали широкими стежками, кое-где доски сколачивали досками, кое-где замазывали глиной. Становилось понятно, почему весь дом выглядел так ужасно и перестроено.

Где-то вдалеке, на одной из половиц сидела крыса и грызла чей-то зуб. Жирная. Холёная, сволочь. Её чёрные бусинки глаз смотрели в сторону Торако и Это, пока они выползали из дыры. Затем она быстро убежала.

Девочка же осторожно пригибаясь пошла в ту же самую сторону, откуда только что вылезла крыса.

Она ступала быстро, стараясь не семенить. С каждым шагом, она высовывала зеркальце из-за стены, проверяя что на другой стороне. Перебежками, словно член штурмовой группы, она передвигалась по помещению. Каждый её шаг оставлял на мокрых татами след от детских ножек, едва заметный и не сравнимый с перевязанной ногой Торако, что оставляла там, где она ступала, глубокую вмятину. Скорее всего, кто-то мог бы даже заметить, где она ступала.
Двигаясь в таком темпе, девушка очень быстро двигалась по лабиринту внутренних стен.
Торако окончательно отбросила цель выполнить своё задание: вернуть парня, за которым она сюда пришла. Она хотела жить. И то и дело встречая на своём пути крысу, она поняла, что идёт в нужном направлении. Она близко! За очередным поворотом, Торако и девочка наконец-то дошли до перегородки, что вела к озеру. Девочка остановилась.

— Пойдёшь со мной? Прочь. Отсюда.

Максимально простой вопрос на который требовался конкретный ответ. Торако не знала получится ли у неё и что она может тут сделать, но не попытаться вытащить из этого мира хоть что-то ценное... Хитоцу просто не могла отказаться. Да, глупо. Однако люди состоят из глупостей иначе они перестают ими быть. Кроме того возможно в. Более спокойной обстановке у неё получится вытащить из Ину что-то полезное по расследованию? Убийца уже справедливо сомневалась что Связной жив или вообще попадал в это место. Да и без эго... В общем судьбе этого типа она не завидовала. Когда выберется на Стройку то обязательно поищет каких-то доказательств своей теории.

Но сейчас... Нужно было сконцентрироваться. Воткнуть в капризную память клинок рассудка и выпотрошить разум на детали об обратном пути. Торако верила в себя, верила в то что сумеет... И в компании Ину, собиралась попытаться. Над озером той дряни девочку можно будет и пронести, уж физической силы несмотря на раны, девушке хватит.

Эта услышала слова Тору и кажется, не до конца поняла порыв, и когда та говорила, она указала над собой, куда-то в потолок и ответила словами, похожими на часть слов из старомодного молебна, ни один из которых Тору не поняла, так как у её семьи и до этого не было религиозных корней, а сейчас – тем более, но затем Эта продолжила словами "ину" и "Хаенива но Ошу", а затем повторила нечто, означающее "слуга" и слово, не изменившееся в японском языке на протяжении тысячи лет: "Тсугунай" – то есть, совершение чего-то для возмещение ущерба или прощения своих преступлений... это слово не означало духовное искупление грухов, тогда бы она сказала "шокузай". В таком случае, слово "Хаенеива" с сочетании "Хаенива но Ошу" означает... "Небесный Суд"? Эта что-то спрашивала у Торако в конце, когда говорила о слуге и долге.

Обращать внимание на её лепетания времени, увы, не было. Тору быстро искала выход наружу и когда девочка договорила, они обе стояла напротив поворота в коридор, где Тору впервые оказалась в аду. Низкий потолок. Уходящий куда-то во тьму проход. Запах влаги и холода, который тянулся откуда-то оттуда – с другой стороны. Девочка взглянула на Торако в последний раз и повторила свой вопрос, указывая на себя. Неуверенно протянула ей свою руку.

— Я плохо понимаю. Но... Волнуешься что тебя будут судить? За что? Ты ребёнок. Ты не могла нагрешить при всём желании.

Хитоцу становится перед Ину на одно колено, пусть это и причиняло самой убийце боль. Да, она была не сильна в мистики, ритуалах и прочих вещах "этой" стороны. Но если что-то и походили на "традиции" в её семье кроме техник, то это были те вещи которые Тору называла "клановыми" и на которые имела право. В теории. Но она и так нарушила слишком много правил семьи, так что какое ей дело до вольной интерпретации одной вещи? И тем более теперь у неё было её эго. Тёмное. Одинокое и голодное. Стремящееся спрятать убийцу от мира...

Но быть может получится взять под защиту и другую душу? Это вряд ли так работало... Но она хотя бы попытается.

— Эта. Я хочу взять тебя в ученицы. Под опеку если хочешь. Научить тому что знаю сама. И той, другой жизни которой я живу.

Обьясняет девочке Тору, стараясь подбирать слова постарее и попроще чтобы той было понятно.

— Я принесу клятву и ты выпьешь немного моей крови, хорошо? Это один из ритуалов моей семьи, краткая версия... Но после неё ты не будешь считаться мне чужой. Мне. Не клану. Но этого будет достаточно сейчас. И я дам тебе новое имя.

После чего девушка собиралась немного надрезать свою руку, выцеживая из той кровь. Не капельку но небольшую струйку, которую бы собрала в ладонь и предложила своей новой... Ученица? Приёмной дочери? Та версия которой она пользовалась скорее была для принятия в род бастардов, но и для постороннего а теории могла сгодится. Особенно когда Торако даёт ему свою кровь вокруг силы которой в семье ходило столько историй.

— Я Хитоцу Торако. Кровь от Крови клана и наследница семьи, принимаю девицу по имени Эта из рода Ину в реку крови своего рода и нарекаю... Томоко из Хитоцу. И будет она мне ученицей... И дочерью от крови моей.

Тяжело дыша и пристально глядя на девочку, Торако чуть улыбается чтобы ободрить ту и произносит

— Пей. Моя кровь. Пей...

"Я плохо понимаю. Но... Волнуешься что тебя будут судить? За что? Ты ребёнок. Ты не могла нагрешить при всём желании", – сказала Тору, на что девочка замотала головой, указывая на Тору и повторяя что-то про "долг" и "услугу", а затем про "Хаениву". Она слегка отшатнулась, когда в ответ на лепетания, Торако подошла чуть ближе. Она начала что-то лепетать снова, указывая руками и повторяя одно слово за другим, пока Тору объясняла ей, что нужно сделать и что она хочет сделать, пока выражение лица девочки не стало болезненным, жалостливым и сильно напуганным.

Она всё повторяла одно и то же слово, указывая на себя и говоря "Хаенива но Ошу" и указывая на себя, но Тору была уверенна в своём решении и сказала, что хочет взять её в свои ученики: тогда девочка совсем скисла и замолчала на долгое время, пока по её замызганному, побитому лицо текли капльки пота. В её взгляде было сожаление и чувство вины. И когда Торако взяла свою руку и сделала надрез, проливая свою кровь, девочка спросила в старомодной японской манере: "Ты точно того желаешь?". И когда Торако кивнула, что она того желает, то кивнула и подошла ближе.

Горячая, смертная кровь. По капле, алая струя текла по рукаву, делая его тёмным от жидкости и влажным там, где густые капли падали на пол, и там, где они касались пола, расцветали лилии. "Я Хитоцу Торако. Кровь от Крови клана и наследница семьи, принимаю девицу по имени Эта из рода Ину в реку крови своего рода и нарекаю... Томоко из Хитоцу. И будет она мне ученицей... И дочерью от крови моей", – сказала та. Каждое слово – как гвоздь в крышку гроба, как игла полная отчаянья под ногтями у дитя. "Пей. Моя кровь. Пей...", – сказала та, протягивая ей свою руку. Девочка неловко сделала шаг вперёд, отпивая её кровь. Один глоток. Второй. Девочка отошла назад. Посмотрела на пол, затем на Торако.

— Прости, я не помогла тебе. – Услышала она слова на старомодном японском, но поняла значения даже не зная выражения. И в этот же миг, с её губ сорвалась одна из капель крови и упала оземь. "КАП", – звук дребезжащей водной глади разнёсся над татами, там, где они пошли буграми, а затем ВЗОРВАЛИСЬ, бесконечным потоком тьмы поглощая Торако, Это и всё вокруг. Торако оказалась в пустоте. – Я пыталась тебя предупредить, но ты не слушала. Ты не понимаешь... никто здесь не понимает, это не сработает так, это не сработает, если ты – один. – Говорид детский голос, который готов был вот-вот расплакаться. И затем, алый свет осветил пространство. Ноги Торако каснулись твёрдого мягкого поля. Земля?



Она стояла в полной черноте посреди поля чернозёма. Под её ногами, из чёрной земли пробивались и росли вверх, к её коленям, цветы. Алые, блестящие, с капельками росы разбросанными на тонких как паутинках лепестках цветов. Паучьи лилии. Алые, как кровь. Алые, как глаза Урокодаки или Рохана, когда те злились. Насыщенные. Словно... кровь. Её кровь. Её кровь продолжала падать вниз, заполняя поле вокруг цветами и освещая его алым светом. В алом свете стали вырисовываться очертания домов. Деревни. Просторной и бесконечно тянущейся во все направления, одним словом: небольшой хутор, который кто-то развернул на множество разбитых дворов. Очертания домов окрашивались в белый. Эта стояла напротив Торако, глядя не на неё, а куда-то в сторону. Туда, где паучьи лилии продорлжали расти и куда они тянулись, образуя широкий круг по центру поселения и очерчивая пространство. В этом кругу стояла человеческая фигура, едва заметный, размытый силуэт, держащий руки за спиной. Его голос был гулким, как звон литавр. Он наполнял тьму:

— Прошло больше тридцати лет с тех пор, как кто-то собрался взять Испытание Терпимости этого круга. И не просто кто-то, а смертная душа. Это... благородно. Тем более, для кого-то столь глубоко погрязшего в греху.

— Чтож, – фигура медленно развернулась к Торако и она увидела, что в тёмном силуэте зажглось два алых глаза, а на голове его проглядывались очертания рогов, – я – Ошу этой ямы, Хаенива Кассим. Приветствую тебя...

— ...Хитоцу Торако. Кровь от Крови клана Хитоцу, наследница семьи и семейных грехов. – Продолжил тот после приветствия. Развёл руки в стороны. – Рад, что-то пришёл наконец-то искупить Великий Грех. Располагайся.

— *хлоп-хлоп* – Фигура дважды хлопнула в ладоши и из тьмы вырвались стулья. Они также были сотканы из ничего, их ножки обвивали стебельки цветов. – Ты имеешь квалификацию к нему, хотя бы на основании того, что проявила терпимость к кому-то в нужде. К испытанию, конечно же. А потому, к делу: условия такие же, как и всегда, – с этими словами существо село на второй стул, напротив первого пустующего, – твоя душа будет скована контрактом Небесного Суда, и пока ты блюдёшь его, то сможешь вывести наружу, из Ямы Нетерпимости, одну душу и не ожидать преследования или наказания со стороны кого бы то ни было из Небесной Канцелярии. Условия этого контракта – терпимость к ближнему своему.

— Ты начала своё испытание, когда призвала как часть своей семьи младшего судью нашего великого Судилища, а потому, как минимум до искупления одного греха, тебе придётся следовать условию контракта, даже если ты его отвергаешь.

— Я и не думала отвергать его Господин. Я осознаю насколько ужасна, даже чудовищна. Но я никогда отказываюсь от своих слов. Если дала действительно слово, а не необходимую ложь.

После глубокого поклона как и полагается приветствовать сильных и старших, твёрдо произносит Хитоцу. Да, возможно она ощутила страх когда мир взорвался темнотой... Вскинула клинок пытаясь защититься, но после опустила. Встреча с ямой, да ещё при жизни... Может дырявая память Тору и зияла прорехами, с концепцией судий загородного мира она была знакома.

— Насколько я должна быть терпимой? — Задаёт вопрос Торако, вполне естественно интересуясь условиями своего нового контракта. То что гарантом служила её душа, в представлении убийцы было лишь одной из деталей. Но она хотела знать и иные подробности.

— Что конкретно мне следует делать? — Дополняет одноглазая. После кивает в сторону Ину... Или теперь уже Томоко — И она сможет уйти со мной?

Взгляд наёмницы стал пристальным. Теперь когда она совершила ритуал, она не собиралась бросать приёмную дочку-ученицу даже если бы пришлось для этого встряхнуть весь Ад.

— Я знаю что всему есть цена. И готова заплатить за это. Я мечник. И моя правая рука очень ценна мне. Но я отдам её Господин. Если вы отпустите её со мной. И... Если позволите ещё несколько вопросов. Сверху, пропал смертный. Якудза и предатель... Он тут? Или его тело.

— Принятие зла – первый шаг к тому, чтобы не совершать его. – Ответило существо перед ней, подгибая под себя ноги и садясь в позу лотоса, словно расслабленный монах во время медитации. Его глаза выглядели красными только со стороны: при ближайшем рассмотрении, тёмный силуэт имел просто яркие пятна вокруг глаз, которые светились сейчас алы, а по центру этих пятен были вполне человеческие глаза с широкими ресницами. С короткой дистанции она могла также рассотреть, что у этого существа очень крупные заострённые уши, с мочками которые оттягивали к земле крупные кольца. Эта только дёрнулась чуть в сторону, глядя на него с лёгким испугом. Существо покачала головой в её сторону.

Когда все расслабились и Торако начала говорить, существо расслаблено положило руки ладонями вверх на свои колени. Кассим поклонился в ответ на приветствие Тору. Очень традиционно. Очень сдержано.

"Насколько я должна быть терпимой?", – спросила она. "Насколько?", – тихо, что девушка едва услышала его удивлённый голос. Кассим склонил голову вбок, а затем ответил её серьёзным и обеспокоенным тоном:

— Ты считаешь, у терпимости есть мерило? – Его голос даже слегка дрогнул, когда вопрос был озвучен вслух. – Какая глупость. Даже вне соревнования, ты должна быть терпима к окружающим, не говоря о... текущем.

— Если мы – нетерпимы, то чем мы лучше зверей? Если ты провалишь испытание – ты станешь животным, – коротко обрисовал тот правила, – как и все отринувшие привилегии быть человеком в моей Яме. Путь к терпимости – это принятие, а вслед за принятием – прощение. Путь к прощению – это понимание и честность. Всё, что тебе нужно будет сделать, для прохождения этого испытания – это сущий пустяк и формальность. – Развёл он руками смиренно.

— Тебе нужно понять и простить кого-то, против кого ты держишь тяжёлые чувства, – назвал мужчина первую часть испытания, от чего девочка вся сжалась, поджимая губы, – а затем, позволить понять тебя и простить в ответ тех, кто держал тяжёлые чувства против себя. – Закончил он. Повёл рукой в сторону, указывая на силуэты тёмных домов. – Согласие – не обязательно. Становится друзьями – не нужно. Даже если вы подымите друг на друга клинки... пока вы делаете это с чистым сердцем, а не с предубеждением и ненавистью – я это позволяю. Испытание начнётся... сейчас.

— Пока ты не окончила испытание, тебе запрещено сеять в себе или других новые тяжёлые чувства. В себе или окружающих. Как запрещено забирать то, что тебе не принадлежит. Испытание чисто от грехов.

— По поводу новоприбывших... есть, его ты можешь забрать без испытание. Он жив.

— Его завёл сюда один из грешников, что расположился на уровне. – Ответил ей тот.

— Однако, я не могу вмешаться в дела грешников: случайное насилие тоже часть цикла нетерпимости и если я решу его людей, то буду подталкивать их к насильственному решению. – Закончил мысль Кассим.

— Насилие родит Насилие. Жестокость родит жестокость. И эта тьма иссушает душу, выжигает разум делая нас хуже чем звери. Потому мы не должны испытывать лишних чувств делая свою работу. Не должны ненавидеть. И желать крови. Просто делать то что должны... Моя м-мама всегда так говорила моему брату, когда пыталась указать на то что он использует... Не те методы. Да... Я кажется понимаю, что от меня требуется господин.

Вздохнув, Торако снова склоняет голову... Но на этот раз в том самом смирении и принятии неизбежного, что от нее требовалось. Прощение само по себе звучало страшно. Искреннее прощение звучало сложно. Но раздавленная всей болью, что испытала... Хитоцу банально не имела сил чтобы с этим справиться. Она всегда принимала условия "игры" если видела в этом смысл, а потому несмотря на проделки считалась "послушным" ребёнком. Возможно самым послушным, ведь даже Ран позволяла себе взбрыки.

Но кого она могла простить? На кого она держала столько зла? Разве что... Нет-нет-нет! Она понимала. Она знала. И искалеченная психика очень чётко подкинула мысль. Больше всего она ненавидела того, кто был виновен в разрушении её "старой" счастливой жизни. Тех лет и её невинности, после утраты которой она стала тем кем стала.

— Я сделаю это, Господин.

И пусть на глаза выворачивались слёзы, а раны и шрамы горели фантомным огнём, Тору уже не могла повернуть назад. Она дала слово. И её не пугали ни ад, ни превращение в животное... Но то, что она не сдержит обещание, было пожалуй единственной вещью важной для её больного ума. Сосредоточившись на цели, Хитоцу припоминает упражнения своей тёти, чтобы очистить сознание. Откинуть эмоции... Да, она давно не практиковала это всерьёз, но сейчас у неё был очень сильный мотиватор. И нет ничего с чем Хитоцу бы не могла разобраться.

— Как мне найти этого человека, Господин? Я заберу его и Э... Томоко. И мы уйдём.

Хрупкая белая маска вот чем было сейчас лицо Торако, однако, в её хриплых словах звучит не просто голос... Но сила. Она уже всё решила. Она поставила цель. И она доберётся до неё, чего бы ей это не стоило.