[WoD] 🍁 Посылка из Хаутаярви | ходы игроков | I. Шёпот в трубах

Из динамиков не донёслось ничего. Ни шипения, ни шума ветра — лишь плотная, абсолютная тишина, которую даже плёнка не в силах была передать без искажений. Спустя минуту в этой пустоте возник голос Берга — как обычно, уставший, но в этот раз совершенно спокойный, почти умиротворённый.

«… Запись двадцать... двадцать четвёртая. Двенадцатое сентября. Хаутаярви. Озеро мёртвых... Ярмо, если слышишь это… здесь необычайно тихо. По-настоящему. Я думал, будет иначе. Но здесь ничего такого нет. Никакого шёпота. Никогда бы не подумал, что это «ничего» может звучать так… божественно».

Голос смолк, и тишина снова поглотила всё. Расмус перемотал плёнку вперёд. Снова тишина, потом — слабый, но близкий шорох, будто кто-то ворочается в траве. А потом мирное сопение. Элоранта снова прорутил дальше. Сначала тишина, но потом:

«… Чёрт, я... я что... сколько я проспал? Так, запись... запись... а, ещё идёт... чуть больше часа... Я просто… вырубился? И... мне ничего не снилось. Это странно. Спал как под наркозом... Ни единого намёка на этот проклятый шёпот, понимаешь?.. Здесь есть что-то, Ярмо, я же говорил... Не знаю, что у этого места за история, но оно необычное — и с ним точно что-то не так. Это место... — оно просто невероятной красоты, но дело не только в красоте... Здесь одновременно и жутко, и... оно… Не знаю, не могу объяснить! Покойно?.. Я уже ничего не понимаю... ... Местные сталкеры много рассказывали про это место... Назвали его особенным... Я думал, шёпот здесь будет громче всего... Но... всё совсем наоборот... И всё же... должна быть какая-то связь... Хотя... Может, в этом и есть смысл? Может, Зло тише всего там, где оно прячется? Потому что в воде, там внизу, на дне... по-моему, что-то есть... Но, чёрт, я бы много отдал, чтобы поспать здесь ещё немного... Жаль, но... надо ехать… Образцы взяты... Почва, вода, кора... ... ... ... Ярмо или Курьер... да оба... если это слушаете... ни в коем случае... не заходите в эту воду...»

На последних словах в голосе Берга вновь появилась знакомая усталость. И перед тем, как Расмус собрался выключить запись, после длинной паузы голос Марчина тихо произнёс, будто разговаривая с самим с собой:
«Может, если у меня когда-нибудь будет выбор... куда прийти умирать... Я, наверно, выберу это место... Как там было у поэта? "И вечный бой! Покой нам только снится..." Лучше не скажешь... Здесь он действительно снится... я впервые его ощущал за долгое время... Может, даже за всё... До сих пор не исчезает в груди это странное чувство... послевкусия умиротворения, я бы сказал... Какой-то странной ностальгии...»

Саундтрек: ссылка

К тому моменту, как запись закончилась, Курьер уже парковался на полупустой стоянке возле вокзала. Здесь было ещё менее людно, чем на окраине. Никто не уезжал, не приезжал. На крыльце двухэтажного зеленоватого здания с башенкой и часами курил пожилой охранник в фуражке, трясущейся морщинистой рукой неторопливо поднося к губам мятую самокрутку для очередной затяжки. Услышав приближающийся топот, он повёл головой на звук и легонько кивнул — не исключено, что просто на всякий случай. Его белёсые глаза едва ли могли разглядеть шагавшего ко входу паренька и уж тем более отличить его от кого-то из сотрудников вокзала, знакомых или кого угодно.

    Расмус тоже не захотел обращать внимания на охранника. Он буркнул «здрасьте», пихнул дверь в потрескавшейся белой краске и скрылся внутри. В его ушах до сих пор звучала тишина и потрескивающий, плёночный голос Марчина. Как в детстве, когда он тайком включал радиоприёмник, диктор из заморского далёка шептал ему об умиротворении и какой-то странной ностальгии.

    «Какой-то странной ностальгии».
    «Ностальгии…»

    Расмусу показалось, что он почти способен понять это чувство. Оно было как… как когда у тебя что-то всегда было, а потом нет. Вроде руки. Или мотора в машине. Или… семьи? Он моргнул и потёр пальцами белёсые брови. Оккультные кассеты с шёпотами и тишиной вгоняли в изменённое состояние сознания. Повертев головой в поисках указателей, Элоранта пошёл к камерам хранения.

Прохладный, пропитанный запахом хлорки и дальних путешествий воздух вокзала ощущался странно — отсутствие людей создавало впечатление какой-то заброшенности и изоляции, как будто здесь обитали призраки. Но не злые духи, а некие абстрактные призраки прошлого. А призраки не покупают билетов. Поэтому здесь работала всего одна касса, да и та была закрыта на пятнадцатиминутный перерыв, который запросто мог растянуться до конца дня. Расмус прошёл мимо зала ожидания, его взгляд скользнул по пустым скамейкам и замер на указатели. За углом находилась та самая комната со старомодными камерами хранения, больше походившая на переодевалку в бассейне или спортивном зале. Три ряда шкафов, увешанных небольшими, но крепкими навесными замками, почти все дверцы приоткрыты.

И тут в поле зрения Курьера возникла знакомая картина. Стол в углу с белой потёртой поверхностью, та самая жёлто-зелёная стена, большой подоконник. Именно здесь была сделана фотография с ключом. Только сейчас за окном был не вечерний мрак, а бледно-серый дневной свет, заливавший улицу.

Подойдя к ячейке №34, Расмус вставил ключ. Замок отщёлкнул, освободив дужку, дверца отворилась. Внутри, аккуратно уложенные, лежали несколько вакуумных пакетов. Внутри поблёскивали пузырьки с пробами воды, пробирки с образцами почвы и коры, пара спичечных коробков. Всё было аккуратно подписано: р. Мёккилахти, несколько мелких местных озёр, вода и ржавчина из водопроводных труб дома на Софиенкату, дома Берга, а также ЦТП-4 и 6 и даже пара образцов из канализации. Последняя пачка образцов была посвящена озеру: пробы воды, донного ила, коры и хвои с тамошних деревьев, а также земли и травы вокруг водоёма. Все пакеты были запаяны.

К образцам был приложен сложенный листок. Расмус развернул его. Это был каталог, список всех образцов, написанный твёрдым, узнаваемым почерком Берга. Всё соответствовало, всё было на месте. Взгляд Элоранты задержался на разделе, посвящённом Хаутаярви. Рядом с перечнем проб воды и ила, мелким почерком была сделана приписка:
«Говорил с группой метсных "сталкеров" (любителей заброшек). Утревждают, что на дне озера есть расщелина. Купание там строго заперщено, сам видел в траве старый знак. Говорят, были утопшие (не удивлён, наблюдал воронки). Дорога давно заросла. Местные жители к озеру не суются. Старики считают дурным местом».

    — Я нашёл шкаф тридцать четыре, — Расмус понизил голос, чтобы его не выдало эхо в пустом зале, и поднёс диктофон к губам. — И не понимаю. Здесь всё на месте. Рядом столик, на котором сделали фотографию с ключом. Я не нашёл фотоаппарат в вещах Берга, хотя он принёс домой ключ. В мотоцикле лежал цилиндр с плёнкой, но она не мгновенной проявки. Фотоаппарата нет. Наверное, он взял его с собой. Его и фотографию? Зачем брать с собой фотографию того, что хотел спрятать?

    Подросток почесал бритый затылок. Что-то по-прежнему не складывалось. Марчин собрал образцы, спрятал часть в подвале, остальное отвёз на вокзал… а дальше? Сфотографировал, сложил в шкаф, увёз домой ключ, взял фотоаппарат и фотографию, проехал мимо гаража Ярмо, где чужим почерком написал, что ошибся?

    — Если Марчин считал, что за ним следят, — Расмус мерил шагами пустой зал, а за ним самим следили с жёлтых стен расписания, схема железнодорожного сообщения восточной Финляндии и круглые часы без секундной стрелки. — Так вот, да. Считал, что следят. Тогда он спрятал что-то в подвале, а остальное напоказ засунул в камеру на вокзале. И взял с собой фотографию. Тогда, если за ним правда следили, фото нашли при нём… где-то. Как-то? Предположим? Тогда этот кто-то написал на фотографии «Я ошибся». Зачем куда-то её подкидывать позже, чтобы навести на тайник? Достаточно приехать на вокзал и всё забрать. Концы в воду. Ни тайника, ни улик.

    Элоранта хихикнул от собственной шутки и помахал рукой с диктофоном. Запястье заныло от тяжёлой журналистской работы.

    — Хорошо, так. Если за Марчином следили и нашли тайник на вокзале, а затем сдали его другу Марчина, то единственный смысл — подменить все образцы в тайнике на что-то нормальное. Но это же не история про КГБ. Никто не заморачивается так в реальной жизни. Не хватает ампул с ядом в зонтике. Я думаю, что свалю это всё Бармену и пусть они сами разбираются!

    Гордый своим выводом, Расмус отжал кнопку записи и принялся складывать найденное добро в знакомый пакет из-под колбасы. Часы осуждающе тикали сверху. Его взгляд на секунду задержался на приписке о сталкерах.

Почерк не выглядел подделанным и был написан уверенной рукой, торопливо, кривовато, будто писали на весу. Но почерк был тот же, что в письме из щитка, только меньше описок.

    Секунду-другую Расмус с недоверием рассматривал каталог, но всё-таки отправил его к остальным вещам. Затем закинул пакет за плечо и, придерживая его согнутым пальцем, отправился на выход. Дежурный к тому времени переместился с крыльца на колченогий стул. Почтенная мебель казалась сделанной ещё до Карельского восстания, старик-охранник соответствовал ей. Нос Расмуса уловил густой запах табака. В его собственном кармане валялась мятая рыжая пачка «Форма», и Расмус, хотя кандидатура свидетеля не внушала надежд, попытал счастья:

    — Привет, папаша, — он задержался в дверях, как будто вспомнив что-то. — Послушай, а ты здесь всегда на страже?

Старик медленно повернул к нему голову. Его глаза, затуманенные бельмом, казалось, уставились куда-то сквозь Расмуса, на перрон, на полстолетия назад. Он прищурился, пытаясь поймать контуры.

— А кто спрашивает-то? — его голос был низким и хриплым, как скрип несмазанной двери в большом пустом амбаре, но в нём чувствовалась некая привычная спокойная сила. — Голос незнакомый. Молодой. Рост... повыше среднего, да? Куртка тёмная, кажется.

Расмус молча достал пачку, предложив сигарету. Жест был скорее уловлен стариком по шелесту и движению тени, чем увиден.

— Спасибо, сынок, — старик взял одну, но вместо того чтобы прикурить, поднёс к лицу. Он закрыл глаза, медленно провёл белоснежной папиросой под носом, вдыхая аромат свежего табака с лёгкими нотами ванили. — «Форма»... Хорошие сигареты. Пахнут... солидно...

Он хохотнул, коротко и хрипло, и махнул рукой с папиросой в сторону входа.

— Да я тут, можно сказать, с тех пор, как этот вокзал достроили. Сначала путевым обходчиком был, потом стрелочником... а как зрение стало подводить — сторожем. Пятьдесят два года в этих стенах. Теперь вот, — он снова махнул на здание, или, скорее, куда-то за него, — поезда у нас раз в день шумят, кассирша домой сбежала, уборщица с утра шваброй повозила да тоже... Один я, старый пень, на посту. Племянник мой, Сантери, вечером сменит. А так-то... да, я тут постоянно. Для кого-то вокзал — это куда-то уехать. А для меня — дом.

    — Я люблю про «куда-то уехать», — поделился Расмус в ответ. — Читал однажды, что это называется вандерлуст. Я здесь и сам проездом, мой товарищ оставил мне сумку в камере хранения номер тридцать четыре. Я её забрал. Скажи, кто-то заглядывал в эту камеру до меня? Спрашивал про номер тридцать четыре?

    Расмус окончательно разуверился в наблюдательности слепого деда, но что-то тронуло его душу в фигуре старого дежурного. Он продолжил разговор скорее из уважения к нему, чем из желания что-то узнать.

Старик не ответил сразу. Он снова поднёс сигарету к носу, словно запах табака помогал ему собрать мысли воедино. Его мутные глаза будто глядели в прошлое, разглядывая воспоминания, перебирая лица и голоса.

— Тридцать четвертая... — протянул он на выдохе, опуская руку. — Не-ет. Никто не спрашивал... Но заходил один тут в субботу. Поздний гость. Сразу не понравился.
Его лицо исказила гримаса брезгливости.
— В костюме такой, важный. Кудри светлые. Акцент польский. Смотрю — агент, думаю, не иначе! Прошёл мимо, ни слова не проронил — ни здрасте тебе, ни спасибо. Повозился чего-то у камер да вышел.

Старик с силой выдохнул воздух, словно пытаясь вытолкнуть из себя неприятное воспоминание.
— А выходил когда... — его хриплый голос прорезало стальное презрение, — монету мне кинул. Прямо под ноги. Будто я попрошайка какой! Пижон этот твой товарищ, вот что. От самого-то сыростью затхлой — за три версты.

    — Чего? — опешил Расмус.

    Он был владельцем эпистолярных и магнитофонных произведений, которые Марчин Берг оставил человечеству в занятые дни перед собственным исчезновением. Из них складывался портрет совсем не такого человека, какой бросил бы монету под ноги охраннику. Марчин жил в этом городе неизвестно сколько — по польскому паспорту или какому-то иному — но достаточно давно, чтобы подружиться с хозяином гаража, обзавестись квартирой и мотоциклом. Марчин Берг, которого знал Расмус, отпускал лирические комментарии на магнитофонной плёнке и заботился о том, чтобы даже рабочие записки выглядели душевно. Интересовался делами, подписывал спичечные коробки. Это было неправдоподобное изменение в поведении.

    — Не может быть, мой товарищ совсем не тако… — придя в себя, Расмус начал было протестовать, а потом в его голове зашелестел календарь. — Постой. В субботу. Это было пятнадцатое сентября. А на встречу с Ярмо… так.

    Здесь Расмус прекратил озвучивать мысли, потому что следующая была не слишком радостной: Марчин Берг пришёл на вокзал через день после своей пропажи, при этом одеколон выбрал в некой выгребной яме. Вместо дальнейших рассуждений Расмус спросил:

    — А монета по случаю не сохранилась?

— Ну, раз не он, так и к лучшему. Такие товарищи нам — не товарищи. А монета-то — не знаю, погляди вокруг, может, ещё валяется где-то.
И точно, внизу, у основания крыльца, блестела слегка потёртая золотистая монетка, выглядывая из щели в асфальте. Монета в пять финских марок.

    Расмус вынул из пакета записную книжку Берга, выдрал оттуда чистый листок ближе к концу, спустился вниз и, отгородившись от охранника спиной, подцепил монетку на бумагу. Золотистый ледокол на реверсе приглашал совершать географические открытия и жить счастливо. Когда Расмус обернулся, дым клубился вокруг морщинистого лица бывшего железнодорожника. Расмус завернул листок пополам, а потом вдоль краёв, и положил получившийся квадратик обратно в пакет.

    — Заберу, пожалуй, — сказал он, не объяснив свои действия. — Странная история. Ну да ладно. Ты зла на него не держи и вообще бывай, отец!

    Подниматься назад на крыльцо Расмус не стал.

— Да уж не держу. Ступай с богом! — пожелал старик на прощание, улыбнувшись уголком морщинистых губ.

    Расмус повернулся на каблуках. Его синий «Вольво» был единственным автомобилем на стоянке, как будто Элоранта приехал в пустыню. Он пересёк холодную привокзальную площадь, даже скорее сквер с осыпавшимися берёзами и навесом автобусной остановки, и уехал прочь от одинокого вокзала с одиноким дежурным. Закрытая в послеполуденное время сельская почта на углу провожала его пустыми окнами. Острые линии жалюзи на них шевелились под ветром как ресницы большого и оштукатуренного идола.

    Солнце ещё стояло высоко в небе, однако его белый свет неуловимо поблек и обещал скорые сумерки. Элоранта решил во что бы то ни стало закончить с резиденциями Берга за сегодня, поэтому у реки опять свернул через мост. Вокруг потянулись знакомые коттеджи. Мимо некоторых Расмус, как ему показалось, проезжал утром. Он держал путь к «дому с кувшинками» где-то рядом с мастерской Салми. Медведеподобный владелец гаража заявлял, что жилище Марчина находилось через квартал от него, поэтому Расмус планировал отыскать его самым незатейливым методом: просто объехать все улицы вокруг. Маленькие городки удобны в этом плане.

    Всё рядом.
    Все знакомы.
    Все на виду.