Большой Сдвиг | ходы игроков | Одинокая душа в стальной оболочке

Элиза никогда не давала себе поблажек прокрастинации. Если идея появлялась в голове, ее нужно было либо обдумать и отбросить как несущественную, либо воплотить в жизнь. Других вариантов для Железной Эльзы не существовало в природе, за что в целом ей были благодарны многие спасенные в критических ситуациях коллеги, когда именно бескомпромиссность и скорость принятия безапелляционных решений доктора позволила их вовремя вытаскивать из критического состояния. Так было и на этот раз - шаги доктора гулко раздавались по покрытым сталью коридорам летящей в космосе оболочки для трех маленьких людей, не менее значимых для вселенной вокруг чем частица льда в хвосте летящей в безбрежной синеве кометы, что отделится от материнского куска льда и камня и потеряется в бесконечной черноте.

Пройдя два пролета лестницы, девушка оказалась на самом верхнем этаже станции. Хоть порой ей и казалось, что путь по лестницам, особенно по первой, был неожиданно долгим, но в целом инцидентов не было, и целеустремленная доктор подошла к стеклянной двери физической лаборатории, странная овальная форма которой вызывала удивление еще в прошлый раз, когда по ту сторону этой самой двери находился желчный Сарториус и Океан знает кто еще, смеявшийся в коммуникатор детским голосом, а затем оставивший вмятину в толстенной двери, которая была рассчитана на неслабый такой взрыв внутри. Девушка еще раз внимательно осмотрела вмятину снаружи и наконец нажала кнопку открытия двери. Пневматическая дверь отъехала с тихим шорохом, открывая взору святая святых желчного астрофизика. Даже несмотря на то, что доктор не была специалистом, она была готова поставить месячную зарплату на то, что средний физик душу бы продал за то, чтобы иметь такое ибо насколько можно было судить, оборудована она была что надо. Среди стеллажей с оборудованием и прочим выделялась стационарная рентгеновская установка большой мощности, которую очевидно, физик и применил полгода назад для уничтожения своего "гостя". Не нужно было быть физиком или инженером чтобы понимать, что она больше не работает. Хотя бы по характерному нагару неизвестного вещества внизу площадки, где обычно помещались излучаемые образцы. Да и сама установка не выглядела как что-то, что можно безбоязненно включать.

Элиза переступила порог лаборатории и на несколько мгновений позволила себе просто смотреть. Здесь все было слишком живо в ее памяти. Воздух пах точно так же: стерильно, но с примесью чего-то… медного, тонкого, едва ощутимого. Как будто сама Станция хранила запахи прошлого, тех секунд, когда решения принимались в состоянии, близком к отчаянию.

Шаги её звучали приглушённо, когда она вошла глубже. Рядом с ней снова оживало прошлое: голос Сарториуса, жёсткий, раздражённый, срывающийся на насмешки, и... тот другой голос. Детский. Неестественно радостный. Неотвязный. Элиза непроизвольно сжала пальцы в кулак.

- Всё-таки ты, Сарториус, был упрямым ублюдком… - пробормотала она вполголоса, почти ласково, и остановилась перед рентгеновской установкой.
Она видела её и раньше, конечно. Но не в таком состоянии. И даже сейчас от нее шло ощущение... опасности.
Элиза присела рядом, оглядела металл, коснулась края пятна. Вещество, оставшееся на поверхности, не поддавалось мгновенной идентификации: оно выглядело неорганическим, но было ли оно порождено взаимодействием с гостем, или это след от его гибели — ещё предстояло выяснить.

- Что ты здесь оставил, Сарториус?.. Или, точнее, от чего избавился?

Она выпрямилась, и бегло осмотрела всю остальную лабораторию, включила записывающее устройство:

- Лаборатория физики. Обнаружена рентген-установка большой мощности, по всей видимости — модифицированная для направленного воздействия. Неисправна. На площадке излучения следы обугленного неизвестного вещества. Исследование требуется. Остальное оборудование на первый взгляд в рабочем состоянии. Не исключена ручная перенастройка под задачи Сарториуса. Предлагаю организовать повторное сканирование и отбор проб с заражённой поверхности. В дальнейшем: лабораторный анализ.

Она выключила запись, тихо проворчала себе под нос:
- Если совсем скучно станет…

Сделав пару снимков и взяв пробу с поверхности установки, Элиза задержалась на секунду у двери, перед тем как выйти.

Казалось, само провидение остановило доктора за шаг до выхода из святая святых всей экспериментальной соляристики. Герметичная выпуклая дверь повторявшая изгиб самой комнаты в данном месте даже начала с тихим шипением медленно отъезжать внутрь, как-будто нарочно демонстрируя Элизе глубокую вмятину на своей поверхности, которая только чудом не заклинивала механизмы. Очевидно, ни один человек был не в состоянии сделать такое. Девушка чуть задержалась, осматривая углубление на высоте почти что своей груди как некая рябь пробежала в воздухе как по изображению на экране дальней связи когда качество сигнала периодически портится под влиянием дыхания жизни самого космоса, который обычно представляется мертвым и безмолвным, но на самом деле тоже живет своей непостижимой человеку жизнью, которая наверняка так никогда и не будет понята. Миллиарды звезд рождаются и умирают, выпуская свой последний вздох или родовой крик в виде потоков невидимых и неслышимых частиц, тем не менее портящих до сих пор крайне хрупкую по сравнению со всем этим земную электронику.

Одновременно с рябью Элиза услышала детский голос. Тот самый детский голос... Только на этот раз уже не внутри своей головы, а вполне себе снаружи. И раздавался он со стороны рабочего стола Сарториуса, стоявшего чуть справа за спиной девушки:
- Папа, а почему ты мне не дал поиграть с тетей? Вдруг она бы со мной в догонялки побегала, а то твои прятки уже надоели. Только и делаем, что играем в них целый день, хотя нам давно никто не ищет. Дедушка тот в яркой рубашке вот искал сначала, так весело было. И дядя Алекс тоже. А потом перестали. Скууучно...
На что сухой знакомый голос самого Сарториуса ответил:
- Не говори ерунды, Панайотос, давай уже, иди куда я тебе сказал.

Элиза обернулась и увидела то, что можно было бы назвать семейной картиной если бы не перекошенное лицо стоявшего у стола лицом к девушке, и его мелко подрагивающие руки. Видно было, что несмотря на спокойный голос, каждое слово дается ему с огромным трудом. За спиной мужчины возле рентгеновской установки стоял мальчишка лет семи-восьми в соломенной шляпе, в котором можно было бы узнать самого Костаса Сарториуса много лет назад, с озадаченным лицом, выражавшим толику недоверия. Оба действующих лица этого спектакля как-будто не замечали Элизу, и время тянулось густым кремом. Доктор могла бы почувствовать какой неестественно долгой стала каждая секунда

- А я там не умру, прям как в прошлый раз не умер?, - в детском голосе появились нотки заинтересованности, но и страха. Тяжелого и липкого страха. Совсем недетского. Страха человека, который уже видел или пережил то, что обычно люди предпочитают не вспоминать

Элиза застыла между открывающейся дверью и столом, будто сама оказалась зажата в той самой вязкой секунде, в которую их втянул Океан. Сердце ухнуло, но привычка побеждать панику оказалась быстрее: пальцы на поясе нащупали мини‑рекордер, и она бесшумно включила запись.
«Сканировать, наблюдать, не вмешиваться без нужды» -  гудело в голове.

Она не шелохнулась. Только медленно повела взглядом, сначала на стол, затем на фигуру мужчины и ребёнка.
Сарториус. Голос принадлежал ему и в то же время не принадлежал. Губы двигались, но взгляд был отрешённый, потухший. Он будто с трудом держался на краю чего-то, едва не исчезая.
А мальчик… тот самый ребенок… Она помнила его голос по сей день. В нём было что-то пугающе знакомое. Чужая копия слишком точного портрета.
Элиза сделала один шаг в сторону, не приближаясь и не удаляясь, оставаясь в тени.

С внутренней стороны запястья раздался негромкий щелчок включения записи. Любая информация могла быть полезной.
Поза её не выдавала ни страха, ни желания вмешаться. Только выученная сдержанность. Только внимание.
Она слышала каждое слово: "Прятки", "не умер", "поиграть с тётей"...
Речь шла о ней? Или о ком-то, кого уже нет?

Она вновь обвела взглядом лабораторию. Всё оставалось на месте, и всё при этом было не на месте. Мелькание вмятины на двери. Шорохи. Электрический привкус во рту, как перед грозой. Океан дышал здесь, внутри, глубже, чем прежде.
Элиза не двигалась. Только наблюдала. И запоминала.
Если это проекция, она хочет, чтобы её увидели.

Если это запись, она сейчас проигрывается не просто так.

Если это гость значит, Океан опять что-то ищет.

«В этот раз мы не станем твоей игрой», - подумала она, глядя, как ребёнок шевелит губами.
Если понадобится, она остановит его. Но пока… пока только взгляд. Только холодная, живая память.

- Нет конечно, мне нужно просто кое-что проверить, - голос Сарториуса все также был сух и не выражал большого спектра эмоций. Впрочем, судя по всему, он сумел как-то справиться с эмоциями и внутренне: руки уже не дрожали, хотя взгляд был все еще необычный. Если бы Элиза не видела этого своими глазами, она сама бы не поверила, что этот желчный человек может так сомневаться и переживать.
- Помоги папе по работе, пожалуйста, и сможешь пойти поиграть с тетей, - физик повернул голову, скользя глазами по тому месту, где стояла Элиза. Но, судя по всему, участники этого импровизированного спектакля ее не видели. В целом, ее положение было лучше. Они хоть и были как-будто чуть размыты по краям, и в целом выглядели как подергивающееся изображение, но она их хотя бы видела.

Мальчик чуть понурился и встал на место прямо под излучателем установки. Элиза отрешенно подумала, что видит эту махину в рабочем состоянии наверняка в первый и последний раз. Сарториус включил питание на системе управления рентгеном и явно накапливал ее для того самого финального заряда, для которого он перестраивал агрегат и который явно предназначался мальчику в центре.
- Папа, смотри, тетя опять пришла поиграть со мной, - глаза мальчика перестали быть размытыми как в дымке, и все его лицо стало более четким, как-будто проявленным в настоящем времени

Элиза не двинулась с места.
Не подала ни звука, не шевельнула ни пальцем.
Оранжевый отсчёт продолжал движение: тихо, равномерно, как капли в отсечённой капельнице.
Сердце билось слишком громко, но дыхание оставалось ровным. Всё, что происходило перед ней, было важно. Жутко. И абсолютно необходимо к изучению.

Мальчик замер в круге излучения, послушный, как будто в нём уже не осталось ребёнка. Только тень. Только след.
Сарториус стоял, глядя в пульт, почти не моргая. Как будто пытался убедить себя, что всё правильно. Что всё не зря.

И всё же в этом было что-то неумолимо ложное.
Нечеловеческое.Как будто кто-то воспроизводил то, что не до конца понимал. Иллюзия, записанная не снаружи, а изнутри. С искажениями. С чужим акцентом.

Мальчик вдруг обернулся. Его глаза, мутные и неясные, задержались на ней. Он точно видел её. Или видел то, что видело её в нём. Элиза не ответила. Она была наблюдателем. Пока установка гудела, пока поле выстраивалось, пока Сарториус, не мигая, ждал завершения цикла, Элиза стояла и смотрела.
Если Океан создаёт спектакль, она будет сидеть в зале, но не станет актёром.

Жутковатый спектакль продолжался и никак не думал заканчиваться. Сарториус говорил все тем же обманчиво спокойным тоном:
- Не говори ерунды, тетя ушла и сейчас занята, у нее много работы. Надо помочь Снауту, он явно заболел когда я его видел.
- Но как ушла, она же вон там, напротив твоего стола, как ты ее не видишь?
- Так, Панайотос, хватит паясничать. Давай уже закончим работу, а потом сможешь поиграть с тетей если она согласится, где ьы на ни была. Договорились?

Мальчишка засопел, но все же почти перестал вертеться и замер в ожидании. Тем временем накачка основного контура энергией закончилась, и мужчина подошел к пульту управления установкой. Рука потянулась к тумблеру включения.

К Элизе пришла в голову яркая и пугающая мысль. Так вот почему Сарториус не продумал свою защиту от излучения - даже простой защитный костюм, применяемый любым адекватным экспериментатором при работе с подобным оборудованием не надел, не говоря уже о том чтобы разработать внешний контур. Чтобы не спугнуть гостя приготовлениями и не показать, насколько все действительно опасно. Почему-то раньше девушка не задумывалась о причинах подобной халатности человека, которому безусловно хватало квалификации чтобы понимать всю опасность установки и обезопасить себя при необходимости. И разворачивавшаяся на ее глазах сцена однозначно отвечала на этот вопрос. Если ей можно было верить, конечно. Сарториус чуть помедлил.

Элиза застыла, пригвозденная дилеммой к полу. В голове лихорадочной каруселью вращались варианты:
Если ребенок Сарториуса ее заметил, теоретически всё остальное тоже может быть реальным, а значит, ее заденет ударной волной и в ближайшее время (если еще повезет) ее будут носить на руках и отпаивать лекарствами, как она - Сарториуса.

Если она сейчас попытается поспешно выйти в коридор, это может выглядеть подозрительно и эксперимент Сарториуса провалится. Какой временной парадокс произойдет в этом случае, известно одному Океану.

Есть, правда, еще вариант, самый желанный, где это всё же иллюзия и тогда получится безболезненно наблюдать процесс уничтожения копии. В такое чудо Элиза не верила, поэтому приготовилась, как обычно, к худшему. Осталась на месте. Не только из любопытства (уж очень ей хотелось видеть своими глазами, что тогда произошло в лаборатории), но и чтобы петля времени не затянулась вокруг шеи ее коллег, возможно, пока ничего не подозревающих.

Сарториус нажал на кнопку, и Элиза увидела повторение сцены в шаттле, когда вместе со Снаутом наблюдала за корчами и агонией гостя. Глаза мальчика как-будто снова подернуло дымкой, и они как-будто перестали видеть "тетю", но кричать существо не переставало:
- Аааа, а ты говорил, что я не умруу. Тетя, спасите меня, мне больно, мне очень больно, вы же док тор, спасите меня, вылечите меня, я не могу терпеть!!!

К счастью, физик не обращал внимания на эти очевидно казавшиеся ему бессмысленными крики и продолжал нажимать на кнопку, находясь хоть и не под прямым излучением, но в данном случае хватало и остаточного и отраженного чтобы получить чудовищную дозу. Хорошо, что его потом откачали спецы, подумалось Элизе. С другой стороны, если бы не ее первая помощь, то вероятно, и не откачали бы. Чувство профессиональной гордости было заслуженным и хоть немного сглаживало психические последствия того сюра, который происходил на глазах девушки. Время все так же неестественно медленно тянулось, выдавливая себя по капле из невидимого сосуда.

Элиза хотела зажать уши. Закрыть глаза. Повернуться спиной, выбежать, закричать так, как кричал он.
Мальчик. Не-мальчик. Существо, вылепленное из чужой боли, из памяти, из чего-то недопустимо личного.

Но она осталась.
Стояла, как статуя.
Железная Эльза. Так её называли, и сейчас это имя было не просто прозвищем, а бронёй, удерживающей разум от крика.

Она слышала каждое слово. Каждый искажённый, нечеловеческий звук. Пальцы у бедер едва заметно дрожали. Челюсть сжата до боли.
Она не сдвинулась с места, не выдала эмоции ни жестом, ни дыханием. Только внутри, глубоко и страшно, что-то начинало давать трещину.

Он не настоящий. Это не настоящий ребёнок. Это не настоящий голос. Океан играл. И всё же знал, как заставить содрогнуться даже самую хладнокровную.

Перед ней гремела трагедия, записанная в нервной системе, в глубине спинного мозга. Снова и снова.
Сарториус у кнопки. Лицо мёртвое. Гость горит.
Мальчик орёт. А время продолжает свой вязкий, мучительный ход.

Если бы кто-то посмотрел на Элизу, то увидел бы ту же собранную, сухую, почти бесстрастную женщину в белом, только чуть бледнее обычного. Но внутри…
Внутри она стояла на краю. Мисс «Я выстою. Я всё вижу. Я всё запомню.» Даже если потом придётся выписывать это из себя по кускам, годами.