[D&D 5] Divine Love | ходы игроков | Истина в вине

  Утреннее солнце, пробиваясь сквозь витражные окна аббатства Святого Дюгона, окрашивало каменные стены в теплые, медовые оттенки. Отец Грегорио Эстате, облаченный в простую, но добротную рясу из грубого полотна, стоял у алтаря - его голос, низкий и ровный, вторил молитвам, возносимым к Ихлису. Монастырь, расположенный на холмах близ Ревашоля, был его домом уже более десяти лет. Здесь, среди тишины и умиротворения, он нашел своё призвание, став одновременно и служителем божественного, и хранителем земных благ.

  Монастырское хозяйство, раскинувшееся на склонах, было сердцем их жизни. Виноградники, ухоженные с любовью и знанием, тянулись к небу зелеными лозами, усыпанными гроздьями, обещающими будущее наслаждение. Работа в них была не просто обязанностью, но и медитацией, способом постижения божественного замысла в каждом листке, в каждом плоде. А затем, в прохладных погребах, где воздух был пропитан ароматом ферментированного сока, рождалось вино и другие напитки — дары Ихлиса, источники радости и утешения для людей.

  Сегодняшняя воскресная служба прошла особенно чинно. После неё, когда последние отголоски хорального пения затихли в сводах церкви, аббат Вернон Мерло, человек с добрыми глазами и мудрой морщинистой кожей, подозвал священника для разговора с глазу на глаз.

  — Грегорио, сын мой, – начал аббат, его голос был таким же мягким и бархатным, как аперитив, что, судя по запаху, был выпит им накануне, – Есть у меня для тебя поручение. Наше отборное молодое вино готово. Нужно доставить его в Каталонию.
  Отец Грегорио послушно кивнул. Пока аббат уточнял подробности, его взгляд скользил по стенам церкви, украшенным фресками, изображающими сцены из жизни святых, выполненными в ярких, южновестелийских тонах. Терракотовые и охристые оттенки, синие и зеленые акценты – всё это создавало ощущение тепла и жизни даже в строгих стенах северной обители. На полу, выложенном грубыми, но отполированными веками камнями, лежали ковры с геометрическими узорами, принесенные с юга и Саутфелла.
  — Путь неблизкий, и, чтобы груз был в сохранности, я посылаю с тобой нескольких послушников. Они помогут тебе в дороге.

  Аббат Мерло пригласил мужчину в гости. В его просторной и уютной келье на стенах висели старинные карты и гравюры, изображающие религиозные сюжеты и виды далеких земель. На небольшом столе, покрытом вышитой скатертью, стояли большая бутыль с коньяком и глиняная чаша, полная сушёного инжира.
  — Грегорио. — начал аббат, усаживаясь в кресло, обитое выцветшей тканью, и со следами не раз пролитых напитков, – Мы с тобой не раз говорили о вере, о смысле жизни. И о роли вина в этом. Ибо все мы знаем, что оное не считается грехом, если употребляется в меру.
  Эстате внимательно слушал. Аббат Мерло был не просто его духовным наставником, но и глубоким мыслителем, чьи слова всегда находили отклик в сердцах многих.
  — Вино,.– продолжал аббат, – это дар Ихлиса. Оно как сок жизни, несущее в себе влагу дождя, плодородие напитанной им приморской земли и радость человеческого общения, в котором рождается мудрость. Вспомни, Грегорио, как на Красной свадьбе в Тирассе Святой Дюгон заставил бьющий из-под земли ключ заструиться не родниковой водой, но молодым вином. Это было чудо, и оно произошло на празднике, в кругу разделяющих радость. Разве это не говорит нам о том, что Ихлис не чужд земным удовольствиям, если они приносят счастье и укрепляют узы между людьми?
  Голова сама собой кивнула в знак безоговорочного согласия. Грегорио помнил эту историю, и выводы аббата, и они всегда находили в нём отклик. Он видел, как напитки, приготовленные их руками, приносили утешение уставшим путникам, как становились частью праздничных застолий, как помогали монахам забыть о тяготах дня и почувствовать единение друг с другом. И, конечно же, самые крепкие и чистые спирты всегда находили применение в медицинских и алхимических практиках.

  — Наш труд это не только способ прокормить себя и помочь нуждающимся — это и служение богу. Мы возделываем землю, мы собираем плоды, мы превращаем их в вино – и все это с благодарностью и любовью. И когда мы делимся этим вином с другими, мы делимся частичкой божественной благодати.
  Аббат взял из чаши сушеный инжир и протянул мужчине.
  — Путь в Каталонию будет долгим, и тебе понадобится сила. Это вино станет не столько источником дохода для монастыря, сколько символом нашей щедрости и гостеприимства. Пусть оно принесет радость тем, кто его попробует, и напомнит о том, что радость от этого напитка, провезённого многие километры, подобна лишь малой крупице радости веры, пронесённой сквозь века.
  Отец Грегорио принял инжир, его пальцы коснулись сухой, сладкой кожицы. Он чувствовал тепло рук Вернона, его мудрость и доброту.

  Сорок лет. Уже большая часть жизни за плечами, и не сказать что Грегорио нечего было вспомнить. Наоборот, слишком много чего можно вспомнить, но не хочется. Абсолютно ненужная война за амбиции короля, а после кровопролитная война с колдунами... Ох. Рефлексируя над этим всем, понимаешь как много горя выпало на его судьбу. Но теперь всё по другому.

Покой и умиротворение Грегорио нашёл в монастырской службе, под началом аббата Мерло. Он никогда не был особо религиозен, но сразу почувствовал эту ауру доброго человека вокруг Мерло, человека с которым любой разговор в радость, и не нужно метафорически отмываться и страдать после каждой встречи. Наверное по этому он полностью погрузился в веру? Чтобы не расстраивать аббата, и чтобы убежать от жестокой реальности.
Вот эти чувства вспыхнули вновь в мужчине, когда он дотронулся экзотической закуски, после чего он поднял глаза на аббата:
– Я понимаю важность всей миссии, Ваше Преосвященство. Не хочу сказать что подвергаю сомнению ваш приказ, но разве именно я должен отправиться на эту миссию. Я же простой врач и целитель, Ваше Преосвященство. - сказал Грегорио. - Разве тогда без должно помощи не окажется множество больных?

  Аббат лишь тепло улыбнулся в ответ.

  — Разве приказом я наставляю тебя на этот путь? Разве не доброй волей руководствуется пастырь, ведущий своих овец к пастбищам, полным свежей травы и прохладных родников, но желанием им добра и процветания? Думается мне, для такого и приказов никаких не нужно, одно лишь благое помышление и действенная мысль, исполненная ревности о вере. Так неужели эту мысль ты хочешь подвергнуть сомнению?

  Могло показаться, что Мерло вновь поставил Грегорио на место в вопросах знания текстов и умения применять их к ситуации, что не раз проделывал с чересчур много возомнившими о себе монахами. Его улыбка действовала сильнее всяких слов, но сегодня всё-таки был не тот день и не тот случай, чтобы мужчина и впрямь почувствовал за собой вину.

  — Грегорио, сын мой, о каких больных приходится нынче говорить? Наши лазареты практически пусты, а те, кто испытывают хворь, могли бы избежать её, если бы намедни не употребляли слишком много спиртного. — аббат тихо, но искренне рассмеялся и легонько хлопнул священника по плечу в знак шутливости, — Но и для таких у нас всегда найдётся лекарство, уж мы-то к таким вещам всегда готовы как никто другой. Однако, дело тут вот какое на самом деле.

  Вернон извлёк из-под одежды маленький плотный тубус, опечатанный восковой пломбой. Тут-то всё и стало ясно.

  — Настоятелю каталонского аббатства нужно доставить это маленькое сообщение. Мне очень хочется, чтобы это сделал самый доверенный мой человек. Но если ты считаешь, что не являешься таковым, то я даже и не знаю, как мне теперь быть, кого послать.

  И вновь это обезоруживающее выражение лица, ясно дающее понять, что должно быть так, и никак иначе, ибо в противном случае... А, да ничего не будет в противном случае, Мерло найдёт кого-нибудь, с кем передать письмо, или что там в этом тубусе, но просто тогда их отношения станут чуть менее... доверительными. Эстате давно был на хорошем счету и как лекарь, и как священнослужитель, и понимал, что оба этих фактора способствуют спокойствию его монастырской жизни. Откажись он сейчас, и кто знает, как оно всё обернётся в будущем.

  — В конце концов, простое дело, съездить туда и обратно. Времена нынче спокойные, особой опасности на дорогах нет, особенно если двигаться вдоль побережья. Выделю тебе послушников для безопасности и чтобы не скучно было. Прокатишься, развеешься - любой из нас был бы счастлив оказаться на твоём месте. Но всё-таки это поручения я хочу доверить тебе, сын мой. Дерзай, и да пребудут с тобой благословенные воды.

  Грешить на слова аббата не стоило - он вполне мог выделить и послушников, и денег в дорогу даст обязательно.

  Грегори иногда поражался способности Мерло обезоруживать и ставить в тупик своей добротой – ведь действительно, очень грубо и некультурно отказывать на столь тёплый и искренний вопрос, настоящий грех! Слишком уж этот дедушка с добрым лицом притягивал к себе...
– Вы правы, Ваше Преосвятейшество, больных уже давно не было, а те что были могут обойтись и рассольчиком нашим, из погреба. Слишком уж они много пьют, простые люди, да оградит их умы от пьянства Ихлис. - ответил монах, - Я принимаю ваше задание, аббат, и понимаю всю степень доверия, что вы мне оказываете, - он низко поклонился, взяв тубус. - Но окажете ли вы мне ещё больше доверия?
Он оценивающе смотрел на Винсента своим проницательным взглядом, пытаясь выглядеть за добрым лицом даже толику чего-то иного, не свойственного аббату. Вдруг тубус хранил в себе что-то слишком важное? Мерло знал о военной карьере и подготовке Эстате, а значит учитывал этот фактор, когда выдавал ему этот тубус. Могло быть так, что были "подводные камни" в этом?
– В этом тубусе что-то крайне ценное? Может ли так статься, что кто-то соблазнится на его содержимое? Кто-то конкретный? Ежели вы оставите без ответа этот вопрос, то я бы сиюминутно приступил к подготовке телеги и отправился в путешествие. Вы знаете, Ваше Преосвященство, я не люблю сидеть сложа руки. Кхм, если только это не молитва. - слегка пошутил Грегорио в конце.

  Аббат слегка потряс тубус перед тем, как поставить его в центр стола. Судя по звуку, внутри находился рулон бумаги, свиток, скорее всего, содержащий объёмное письменное сообщение, но мог быть и волшебный. Хотя, для последнего, раз он настолько важен, действительно понадобился бы настоящий отряд.

  — Мы с настоятелем Понтием Пантагрием ведём переписку, однако, в отличие от всех прочих, эта - тайная. А тайна, как известно, тогда хороша, когда никто не знает ни о её содержании, ни даже о том, что она в принципе существует. Поэтому сие послание не может быть отправлено с тем, кто выглядит как достойный кандидат на роль гонца для столь ответственной миссии. Но то достоинство телесное, внешнее, а внутреннее, достоинство духа, куда важнее. И я вижу в тебе таковое.

  Мерло придвинул тубус ближе уже с явным ожиданием, что священник возьмёт его.

  — Нет никого конкретного, кто бы охотился за этой бумагой. О её существовании знаем только мы двое. Вино - лишь прикрытие. Но всё-таки было бы неплохо, если и эта миссия исполнится. Однако, мы должны всегда помнить о заповедях виноделия. Не пожалей вина сущему в печали, дабы изгладилось горе, не пожалей для сердца ликующего, дабы радость его была чистой, не пожалей для тела, болезнью согбенного, врачевания нуждающее. И для разума тревожного, и для духа мятежного не удержи вина.

  Отрадно понимать что аббат настолько доверяет ему. Значит нужно оправдать данное доверие с лихвой.
– Я вас услышал, Ваше Преосвященство. Доставлю в целости и сохранности, никто не прочтёт послание пока я жив. - мужчина взял из рук Мерло тубус и положил в карман за пазухой рясы. - может быть в этом уверены.

– Истинно так, господин аббат. Не жалей вина ближнему своему, да не покинет он нас в трудный час, и в благой. Да хранит Ихлис нас и наше ремесло. Аминь. - он сделал сакральный знак его бога, - позволите приступит к данной мне миссии? Или же у вас ко мне ещё есть дело? - со всей готовностью уточнил монах.

  — Отныне ты волен делать дело, ибо всё необходимое тебе уже сообщено. — аббат поднял руку и осенил Грегорио знамением, очертив в воздухе сложенными перстами незримый символ в виде волны, каким постоянно пользовались священнослужители и все последователи Ихлиса, — В добрый путь, сын мой. Я буду молиться о тебе неустанно день и нощь.

  Священник покинул обитель настоятеля и вышел во двор перед главными воротами. Там его ожидала запряжённая повозка, а также трое послушников, заканчивавших погрузку последних ящиков с вином. Каждый из них уже был собран и готов выдвигаться тоже. Все трое - простые ребята, без роду, без племени, но с большим сердцем, открытым истинному учению и вере. Вот Эмиль, славный малый со светлыми волосами и таким же светлым взглядом, родом из одной деревни южнее Ревашоля, фактически местный. А вот Адам, крепыш, что, расправив могучие плечи, может позволить себе брать сразу по два ящика вместо одного. Эстате по воле случая мало был с ним знаком, но точно знал, что он откуда-то с северной границы, сын мельника, впавший в немилость главы семьи и изгнанный из дома. И вряд ли его проступок имел какой-то скверный характер - скорее, семейное недопонимание, иначе бы не оказался он среди послушников. Ну и Сильвестро, наконец. Об этом чернявом хлопчике с тонкими, шегольскими усами Грегори приходилось слышать часто, и далеко не восторженные отзывы. Как если какую проказу коллективную кто учиняет, либо розыгрыш как над послушниками, так и над священствующими монахами, так всегда его имя всплывает. Уж сколько толков велось за то, чтобы изгнать его из монастыря за нескромный нрав и авантюрные замашки, но всё как-то его пронзительный черноокий взгляд из-под густых бровей вызывал желание смилостивиться. Совсем не тот, кого монах хотел бы видеть среди спутников в ходе путешествия и важной миссии, но, может быть, таким образом наконец аббат вознамерился от него избавиться? Авось, нерадивый послушник сам сбежит по дороге, и тогда всем сразу станет легче.

  Все трое оставили свой труд и выпрямились, заметив отца Грегорио, а когда тот приблизился, учтиво склонили головы, ожидая молчаливого жеста благословения и дальнейших указаний.

  И вот он момент истины, его новая команда. Сразу вспомнился его первый день на войне Вестелии и Иствуда. Командир с огромными усами, имя которого он уже благополучно забыл и стал называть для удобства "Командир Усы", с таким же постным лицом осматривал юнцов, выданных ему на попечение, что и Грегорио сейчас. Единственное в чём был уверен монах, так это в том что поездочка выдастся весёлой, благодаря Сильвестро. Но не факт что всем будет весело... Так вот, Усы мог отправить пехтуру юную драить гальюн, чистить батат в цеховых масштабах и просто заебать тренировками, чтобы солдат не делал херни, как говаривали Усы. А вот у Эстате таких возможностей не было, хотя монах очень хотел бы. Впрочем, может если провести личный разговор с отроком, то удастся наладить контакт? Кто знает.
– Ну что, лоботрясы? В путь-дорогу отправляемся, груз вина, милостью Ихлиса созданного, надобно отвезти в Каталонию. - по-командирски, пародируя старика Усы, обратился к отрокам монах, - Ладно, расслабьтесь. Я думаю поездочка выйдет не напряжной, развеемся. Запрягайте коней и в путь. Будем сменять друг друга на месте возницы, я поведу первый.

  "Лоботрясы" покивали и быстро закинули котомки вслед последним погруженным ящикам. Каждому из них тоже не терпелось оставить наконец опостылевшие стены монастыря, пусть и в разной степени этого желания. Ведь послушникам не запрещалось покидать обители, принудительный труд и содержание также здесь не приветствовалось, и практически каждый волен в любой момент отправиться на все четыре стороны. Была лишь вера и сила духа, равно как и авторитет духовенства, что держали монахов в порядке и послушании. Но всё же умыкнуть куда-нибудь и погулять помышлял, наверное, всякий, а потому сделать это с официального на то разрешения и вовсе было отрадно.
  Как бы то ни было, на этой позитивной волне повозка отправилась в путь. Миновав распахнутые настежь ворота, Эстета проводил взглядом остающихся за ними, всех, проходящих мимо послушников, несущих на своих горбах тюки со свежесобранным урожаем, и приударил вожжами, отпуская кобылок в свободным, лёгким шагом.

  Тёплый ветер доносил аромат моря с одной стороны и запахи полей с другой, образовывал удивительно пьянящую смесь, вдыхая которую, хотелось отдыхать, закинуть руки за голову, отвалиться на спину и так сладко дремать. Но Грегорио правил лошадьми, ответственность бодрила его, как-то всё-таки при деле оно легче, а вот другим пришлось немного в тягость. И вовсе не потому, что кто-то запрещал лечь спать, но чувство ответственности брало своё - ведь нельзя в первые же минуты поездки взять и завалиться на боковую? Ну ведь нельзя же, верно, не по совести? И, тем не менее, юноши держались до последнего. Но зыркать в разные стороны очень скоро утомило их, ведь окружающие виды при всей своей красоте и приятности давно уже набили оскомину. Наконец, Адам, крепко потянувшись и хрустнув могучими плечами, без лишних слов уместил своё крупное тело промеж ящиков и приготовился вздремнуть. Ну а Эмиль и Сильвестро, не видя для себя пока что такой возможности, но и не собираясь умирать со скуки, затеяли разговор, да не между собой, а практически сразу вовлекли в него монаха, в каком-то смысле тоже избавив его от необходимости и дальше ехать в гордом молчании.

  — Что вы скажете о совершенстве божественной воли, святой отец?

  Вопрос, как ни странно, прозвучал из уст Эмиля, хотя, казалось бы, что-то подобное монах ожидал услышать от Сильвестро, с его-то характером. И вот так, с места в карьер, как говорится - ещё силуэт монастыря не скрылся в отдалении, а уже такие разговоры. Тема, безусловно, может быть провокационной. Но что если молодым людям и впрямь интересно? Ответ держать в любом случае, но подумать о нём стоило хорошенько.

  Ещё не успел толком расслабиться, а послушники напрягли теофилософским вопросом с толикой ереси, как сказали бы в церкви Сола. Но монахи Ихлиса всё же по скромнее во взглядах, мягче так сказать, да и сам Эстате не то чтобы конфликтный человек, даже наоборот – он ответил на вопрос.
– Этот вопрос, отрок, крайне философский и ответить на него должен ты сам. Должны пройти годы перед тем как истинный ответ появится у тебя на устах, ведь увидеть его можно только через призму своего опыта. Истинно верного ответа на вопрос нет, и то что я тебе скажу, тоже только моё субъективное мнение. А ведь её зависит от радикальности веры, да? Для кого-то нормальным будем фамильярничать с богами, а кто-то перегрызёт глотку тебе за подобное усомнение в божественной воле... Так что будь впредь осторожен в данном вопросе, понял? - дал первую часть ответа святой отец, - Совершенство воли Ихлиса проявляется в заботе о нас, смертных. Его дар, как вино, так и вода, помогает нам жить, снимать боль и грусть, поддерживает в трудную минуту, насыщает нас. Совершенство воли смертного проявляется в его свободе следовать догмам Ихлиса, так и отрицать их, но Ихлисов дар воды всё равно будет следовать вслед за тобой, всегда давая тебе жизнь. В этом его совершенство.
Монах сделал паузу, чтобы дать послушникам переварить сказанное.
– Простыми словами, даже если ты не веришь и не поклоняешься Ихлису, промысел его всё равно следует за тобой неотъемлемо... Вот так. Вопросы ещё есть? Мне кажется я дал исчерпывающий ответ. - закончил он, не оборачиваясь на на миг.

  Эмиль внимательно выслушал первую часть ответа, но не успела зазвучать вторая, как у него сразу же назрели дополнительные вопросы на основании сказанного монахом.

  — Истинно так, падре, вы всегда учили нас тому, что постигать сущее нужно прежде всего своей головой, а не слушаться чужих домыслов и выводов, ибо восприятие у всех разное. Но как же тогда выражение "умный учится на своих ошибках, а мудрый - на чужих"? Разве не должны мы исследовать житие святых, чтобы по нему составлять картину мира. Ведь в противном случае она будет далека от совершенства, ибо окажется, мягко говоря, неполной.

  Задался вопросами и Сильвестро, прислушивавшийся в разговоры с самого начала, ибо пока что не было ничего другого, что в принципе могло занять его внимание.

  — Но разве радикальность веры не является примером того, как не надо на самом деле верить? "Не доводи до крайности", кто-то сказал, уж не помню кто. Подобно ли излишество веры излишеству возлияний? А как в таком случае быть с паладинами? Их "излишек" проявляется в их силе, и мы эту силу уважаем и почитаем как нечто такое, к чему вообще должен стремиться каждый. Как же тогда понимать это?

  Да уж, послушнички отцу Грегорио достались уж больно мудрёные. Казалось, монах давно отвык от подобного давления со времён, когда сам только постигал священные таинства. С тех пор утекло много воды, и мужчина обрёл сан и статус, потому сейчас он мог воспользоваться последним и наглухо заткнуть рты этим излишне словоохотливым юнцам, решившим копаться в святом - а то и, кто знает, они могли и вовсе решить посрамить его авторитет в вопросе знания канонов! Недопустимо! С другой стороны, столь живой интерес можно было найти в высшей степени похвальным, и оттого он заслуживал такого ответа, что расставил бы всё на свои места и лишний раз укрепил бы веру отроков и в своего наставника, и в Ихлиса.

– Я бы с удовольствием посмотрел в глаза того, кто создал это выражение. - с лёгкой злостью в голосе ответил падре, - И набил бы этому умнику лицо. Так может говорить только пустомеля, или тот кто уже совершил кучу ошибок... И усвоил урок жизни. - он слегка притормозил лошадей, ведь быстрый ход мешал ему концентрировать мысли, - Мудрость и опыт приходят не из книг, а из собственных ошибок. Они намного лучше усваиваются, к моему вящему сожалению. Прочти сотни трактатов по магии, ты узнаешь сто способов сотворить заклинание, но раз взявшись творить его, то обожжёшь руки без сноровки. Так и в жизни... Как бы я хотел, чтобы я тогда знал чем может быть война. Десять лет моей жизни я ушли в просак из-за моего молодецкого представления о войне. Реальность жестко напомнила о том что рыцарская баллада имеет мало общего с настоящим боем. Так и с писаниями жизни святых - тебе никто не даст полных хроник их жизни, всем неудобных нюансов этой жизни, полного контекста происходящего. Их опыт может быть и даже будет бесполезен тебе, потому что у тебя иная ситуация, иные достижения и знания... Общий мотив может быть схож, но всё равно... Всё равно.
– Я не хочу сказать что они не имеют ценности, напротив, помогают взглянуть на дело с иной стороны. Но достаточно ли ты осознан чтобы правильно понять их и избежать ошибок? Сомневаюсь. Мало кому дано это, поэтому не принимай эту поговорку так уж всерьёз, хорошо?

Второй же вопрос наконец-то был задан неблагополучным послушником и он истинно полностью соответствовал своей каверзностью сказавшему:
– Я понимаю, Сильвестро, что для не слишком преданного человека со стороны звучит странно, подчас лицемерно, существование столь радикальных и фанатичных ревнителей веры. Но я слишком много прожил, чтобы задавать такие вопросы без веской на то причины, и уж тем более... Силы. В противном случае можно напороться на клинок за недостаток веры, схизму или ересь. Очень быстро. - с отеческой теплотой в голосе ответил Грегорио, - Не дай им усомниться в своей вере, иначе твоя голова полетит с плеч. Понял? Для твоего же блага, спрячь все мысли что здесь озвучены глубоко у себя в разуме и не разглагольствуй ими. А лучше вы оба, ясно? Лучше птичек посчитайте, пейзажи зарисуйте угольком на свитках, больше пользы будет. - закончил он мысль, после чего ударил поводьями, ускоряя кобылку, и как бы намекая что больше не хочет возвращаться к этому вопросу.

  Речи священника были выслушаны молодыми с людьми с большим интересом, и, понимая, что эти аргументы наверняка будут последними в разговоре, что, судя по тону, не шибко нравился отцу Грегорио, они постарались уловить и запомнить каждое слово. Возможно, потом они обдумают их тщательнее и зададут ещё больше вопросов, более глубоких и даже каверзных, но это будет потом, а там как знать — может, в процессе самоосмысления эти светлые юношеские головы сами придут к нужным и правильным выводам.

  — А всё-таки, что я лично думаю о совершенстве божественной воли, — Сильвестро, широко улыбаясь, решил вернуться к самому первому вопросу, — Она явно состоит в том, что всё, что происходит в мире, происходит по воле богов, и только так. А то ведь если бы оно начало происходить по моей воле, то этот мир покатился бы ко всем демонам, ха-ха!

  И на том всё и закончилось, потому что с такой формулировки от смеха не удержался даже Адам, молчавший всё это время. Довольно позитивно, но ведь и не плохо, так ведь?

.

  Повозка ещё долго катила себе по наезженной дороге. Мимо проплывали деревья и поля, уходили вдаль вместе с облаками, что мчали ещё быстрее. И вот в скором времени вдалеке стал виден посёлок, один из многих, что располагался в этих краях и, как правило, тесно соседствовал с большими трактами, позволявшими вести активную торговлю и в целом поддерживать связь. Конкретно это село Эстате знал хорошо - ну, постольку, поскольку из него чаще всего ввиду близхости расположения приходили крестьяне, в основном чтобы поменять необходимыми товарами и инструментами земледелия. Оттуда же родом был Эмиль, священник это прекрасно знал, а потом нисколько не удивился, когда парень, завидев знакомые виды, начал привставать прямо на повозке и вглядываться вдаль, лучась от радости. В любом случае, им стоило проехать вблизи от него, так как наиболее прямая и ровная дорога пролегала там.

  Но вот на пути возникли люди. Трое крестьян, не молодые, но и не старые, вели барана. Судя по всему, ведёт он был на убой, и животное каким-то задним умом это чувствовало, а потому шло неохотно, и мужикам приходилось постоянно его толкать, пинать и всячески словесно подбадривать. Вот и снова он встал как вкопанный, норовя пощипать травки, будто это была последняя травка в его жизни - и ведь права была по-своему скотина рогатая. Мужики вновь принялись пихать его в шерстяные бока и стучать пастушьими палками по рогам, да дёргать привязанную к шее верёвку. Вмешиваться в их заботу не хотелось, да и смысла не было, но когда повозка поравнялась с ними, Эмиль, кажется, узнал этим людей.

  — Дядя Ахав, брось на секунду эту скотину и посмотри сюда! — крикнул он прямо с повозки, широко улыбаясь.

  Все трое вскинули головы, но первым за шапку схватился самый старый и седой из них.

  — Камне мне по голове, кого я вижу! Эмиль, мелкий засранец! А с кем это ты едешь и куда? Со своими сверстниками-засранцами, небось, проказу какую чинить?

  Старик, похоже, был подслеповат, поэтому сказал это по привычке, толком не разобрав, кто там сидит. Но послушник, не прекращая улыбаться, решил его просветить.

  — Ну что ты, дядя, как так можно? Мы едем из монастыря, а этот отец Грегорио, наш наш духовный наставник. И вовсе не проказничать мы едем, а везём вино.

  Мужчины, опомнившись, теперь уже с деловым и более почтительным видом осмотрели повозку и её пассажиров, а затем нерасторопно, но всё же учтиво поклонились. Даже баран, заинтересовавшийся картиной, поклонился... а, нет, просто нагнулся щипнуть ещё немного травы.

  — Палкой мне по горбу, а с каких это пор ты послушником заделался? Разве не должен ты был давеча наших овец пасти?

  — Ахав, малец давно уж при храме служит. — уведомил старика другой мужчина.

  — Да ну нахрен? В монастыре? Это что, поди, чтобы винище днями хлыстать с дружками своими? У-у, щегол!

  Старик погрозил палкой, но, в целом, всё звучало довольно шутливо и безобидно. Эмиль, перегнувшись через борт, посмотрел на животное.

  — А куда это вы барашка средь бела дня ведёте?

  — Та известно куда, на свадьбу. Сейчас заколем, а к вечеру шашлык будет. Без шашлыка, ты же знаешь, никакой свадьбы нормальной быть не может. Вот только тварь твердолобая упирается, эдак мы его до темноты толкать будем. А ну как подсобите, и мы его в телегу заволочём, да так и доедем вместе?

  — Хе-хе, а здорово ты это придумал, дядя Ахав. Только если потом шашлыком угостите!

  — Да как же не угостить-то! Ты ведь на свадьбу всё равно придёшь, там всех угощать будут.

  — На свадьбу... да я как бы это...

  тут Эмиль, ясное дело, замялся, засомневался весь, и взглянул на отца Грегорио. Дорогого стоил этот кничижительно-просительный взгляд. Священник быстро прикинул в голове, что, в принципе, никуда они так-то не спешат, а возможность посетить деревенскую свадьбу, да ещё с полным правом участвовавших в её подготовке, пусть это и всего лишь помощь в перевозке будущего мяса, выдаётся не каждый день. Шашлычок... м-м, а там и всё остальное. Неужели путешествие, начавшееся так хорошо, не может продолжиться ещё лучше?

  Эстате жизнь пожил, Эстате знает что, если всё идёт слишком хорошо – для баланса сил во Вселенной Ихлис точно отправит испытание последователям своим. Но и отказывать своим послушникам в отдушине он не хотел, ведь строгость не в его стиле. но уж для себя он строго настрого решил что пить не будет, если только из своей личной бутылки водки, которую использовал для медицины и самолично гнал на монастырской винокурне.
Не то чтобы его одолевала паранойя, но на него возложены обязанности...
– Благословляю тебя, Эмиль, в твоём начинании. Только чтобы без излишков. - дал добро Грегорио, - Где телегу можно пристроить, люд добрый? Может помощь нужна с бараном?

  Благословляя Эмиля, монах понимал, что в принципе благословляет всю их процессию отхватить свою часть веселья на предстоящей свадьбе. Конечно, он мог бы и запретить, но тогда какого мнения о нём будут подручные после? Хороший вопрос, однако, ответ на который может быть получен только после

  — Если баран не идёт по земле, то земля идёт под бараном. А, точнее, едет. Грузите этого рогатого, да поскорее. Всю душу уже измотала, скотина упрямая. — и дядя Ахав махнул рукой, чтобы другие принимались за дело, — А повозку мы найдём куда пристроить. Когда я женился на девице из другого села, так как нам оттуда все родственники и гости невесты приехали огромным кагалом, и мы нашли, где их разместить. Смелее, святой отец, не о чем переживать.

  — А кто в этот раз женится, дядя Ахав?

  — Да младший племянник кума моего. Давно пора.

  — А невеста кто?

  — Да это уже не важно...

.

  Спустя некоторое время люди добрались до самой деревни и одного из дворов. Судя по его общему виду и суете, именно здесь и собирались проводить торжество. Но мужчин и женщин в праздничных нарядах не было видно — значит, всё самое главное начнётся уже вечером, а пока что суетились в основном немолодое бабьё, в спешке творившей подготовительную рутину. Лошадей ввели во двор, привязали у навеса с соломой, позволив им щипать его вволю, и сразу же налили корыто колодезной воды, хотя особо это и не требовалось, но стоило отметить простое деревенское радушие хозяев. Послушники, спешившись, сразу же изъявили размять руки и ноги, и первым же делом испросили возможности как-то помочь в приготовления, в ответ на что им сразу же нашли работу. Разумеется, сперва надлежало спросить разрешения у отца Грегорию, но он едва ли мог возражать, потому как у занятого работой послушника обычно не остаётся времени и сил на хулиганские мысли. Тем временем и к нему самому подошёл старик Ахав и, легонько толкнув плечом и взмахом густых бровей указав на амфоры с вином, спросил:

  — Чудные кувшины, падре. Должно быть, годное винцо уродилось. Далёко везёте?

– Ну да, ну да, кто невеста уже не важно. если наливают чарку полную, - с усмешкой поддакнул монах, правя повозку в указанное место, - то гляди и собутылники-приживалы появятся. Они всегда появляются. Тпрууу! Полегче, коник, чай не кирпичи везёшь!

Даже непривычно было как-то со стороны наблюдать за всем этим. Грегорио так то никогда не отлынивал от работы в монастыре, но сейчас даже и не знал к чему себя приткнуть – место куда приткнуть себя нашло его само:
– Годное, годное, благословлённое слугами его, Ихлиса, старче. А везём далече, в Каталонию. Маршрут хоть и привычный, но долгий, вот в попутчики и навязали отроков божьих. А что интересуетесь? Никак почту послать вместе с нами желаете? Аль посылку большу?

  — Етить, мать его так, аж в Каталонию! Забористое, должно быть, винцо. Так бы и испросил на пробу если не кувшинчик один, так хоть отлить. — Ахав приблизился в почти заговорщическим видом, и Грегорио уже почти было понял, к чему всё идёт, но старик сумел его удивить, особенно когда начал хитро стрелять глазами в сторону железной фляжки, что уже украдкой показывал из-под куртки, — Но у меня своё есть. Чистый, как слеза, чуть поджечь - не горит, полыхает.

  За таким предложением обычно скрывалось куда больше чем просто пропустить по стопке, и, зная деревенский подход к этому делу, особенно у зажиточных крестьян, коим дядя Ахав и являлся, стоило ожидать как следует накрытую поляну, закуску и сурьёзные до невозможности разговоры за житьё-бытьё. Взглянув на своих подопечных и осознав, что ближайшее время они будут заняты работой и не натворят дел, отец Грегорио мог с чистой совестью вознаградить себя всеми этими прелестями и, возможно, попытать счастья встретить начало свадебного торжества в подходяще "торжественном" состоянии. В конце концов, огненная вода - тоже вода в не меньшей своей части, а вода - это дар Ихлиса.

– Так может обождём до свадьбы, старче? Негоже брать на грудь просто так, аль у вас тост есть подходящий, что идёте с козырей? - спросил монах, оценивая размеры фляжки и перспективы принятия за воротник. Хотелось бы быть в трезвом состоянии, коль у него за пазухой важное послание и этот "чистый как слеза" самогон мог ему помешать в этом...
С другой стороны было полной бескультурщиной отказывать дедку в распитии священных напитков Ихлиса:
– Да и потом, у меня своё есть. Такое же чистое, как самый лучший горный хрусталь, и даже не полыхает, а взрывается! - он показал Ахаву свою бутыль, - Так выпьем же за знакомство и обменяемся рецептами? Немного, чтобы разогнать кровь.

  — Обождать до свадьбы? Да эдак и просохнуть начисто можно! Падре, честное слово, ещё один такой заход - и я, мать его так, разочаруюсь в вероучении всей моей жизни, ха-ха-ха!

  Хороший мужик был этот Ахав, сразу видно, что умудрённый жизнью, причём далеко не самыми приятными её сторонами, но всё равно не растерявший оптимизма и жизненной тяги, такой, что не переставала заражать окружающих. Вот и Эстате он, кажется, успел заразить, но, конечно же, дело тут было не только в этом.

  — Ха-ха, ну как же без своего-то собственного! Вот теперь мы разговариваем как настоящие мужчины.

   И, как настоящие мужчины, они дружно отправились в дом, где разговор продолжился уже за столом, накрытым по всем правилам чисто душевного разговора с глазу на глаз. Вяленая рыбка, солёные огурцы, чесночок - стол отлично украсила бы небольшая головка твёрдого сыра, да так, чтобы строгать её приходилось большим ножом постепенно, по ходу дела. Грегорио сразу же вспомнился родосский сыр, цвет и фактуру которого он почти забыл за давностью лет, но всё ещё мог возродить в памяти оттенки вкуса, особо выделявшие этот сорт на фоне остальных. Впрочем, и об этом тоже лучше забыть. Дядя Ахав был простым человеком, и хотя явно мог позволить себе больше, умел обходиться меньшим. Конечно, для гостя не принято жадничать чем-либо, но надо было делать поправку на то, что вот-вот сыграют свадьбу, и все ресурсы пошли на это, без сомнения, благое дело. пусть молодые радуются, им потом ещё целую жизнь жить, а старики уж как-нибудь довольствуются тем, что осталось. И как-то на этой волне у священника и старика завязался неторопливый, но крепкий такой, серьёзный разговор. В ходе него мужчины выпил и раз, и два, и ещё довольно раз, и каждый продемонстрировал не только стойкость и выдержку, но и умение грамотно расставить приоритеты и дозировку. Всё-таки отрадно видеть, что не только монах обладает достоинством виночерпия, но и простой человек. Интересно, а если бы Ахав ударился в религию, то как бы сложилась его судьба в монастыре? Эти и другие вопросы отец Грегорио поднимали и обсуждал наравне со стариком. Но в какой-то момент коснулись военных лет, и тут выяснилось, что старик имеет очень даже насыщенное военное прошлое - без изысков, в качестве простого солдата, но всё же Эстате сидел и слушал, пил своё, закусывал и медленно кивал головой, пока Ахав, в красках описывая происходившее ранее, задирал штанину то на одной руке, то на другой, демонстрируя шрамы от порезов и уколов стрел. ими он гордился, но по-своему, без лишней бравады, а просто применял как доказательство того, что то, о чём он говорит, правда, и сомневаться в этом не надо ни на грамм. И каждый раз подытоживал, ссылаясь на короля и его советников в ту пору.

  — А всё потому, что, как я уже сказал, гнид на государь на своей груди пригрел, подлинных гадов. И куда было Франциску, дитю совсем, с этой кодлой тягаться? Совет князей, ишь его за ногу, звучит-то как, о-о! И из всей этой своры единственный, кто не падаль оказался, стал - вот же ирония - Вансельтран! А он же вампир, ха! А кто скажет, что это не так и бредни пустые, чисто чтобы страху нагнать, пусть сперва посчитает, сколько у его группы войск потери составили. ну да, ну да, они там какие-то цифры-мыфры приводили, но это же любой дурак ляпнуть и написать может, а как оно на деле было, знают только те, кто на тех полях сражался. А кто там сражался? Ахав там сражался, вот он, перед тобой сидит. Я этих кровососов-демонюг своими глазами видел, как они со всем расправлялись. И вот что скажу вам, падре - как же, драть меня за ногу, хорошо, что они в итоге на одной с нами стороне оказались. И правильно король сделал, что Вансельтранов и всё княжество их не трогает теперь совсем. тёмные силы они тогда тёмные, когда от них все страдают, и простой народ, и знать. Потому что бывает так, что народу тяжко, а дворянство оно как-то не того, не колышет особо, и вот тогда прескверно оно получается, падре, потому что заниматься этим особо никто не будет. Так вот давай выпьем ещё раз за то, чтобы если какая беда наше бытие постигнет, так пусть от неё всем тошно будет, чтобы все сообща решать её брались, и решали нормально, всем селом, а не как обычно, когда я ничего не знаю, моя хата с краю. Ну, давай...

  Грегорио всё ещё находился в достаточной крепости ума и тела, поднимая чарку в очередной раз. Разговоры со стариком нисколько не утруждали его, напротив, очень даже развлекали, но мужчина всё равно нет-нет да поглядывал в окно на работающих послушников. В какой-то момент, заслушавшись очередной увлекательной историей, он утратил бдительность, а когда опомнился, то заметил, что ребят поубавилось - Эмиль пропал из поля зрения, а Сильвестро и Адам сидят на завалинке и ничего не делают.

  Хороший дед, да только выводы он сделал фиговые – ведь не только в пьянстве суть религии ихлисовой, а в том что вода и вино дают жизнь, и что злоупотреблять нельзя... Но Грегорио не стал спорить, потому как вообще не хотелось ему переубеждать кого-то. Тем более резкий переход от пьянства к трезвости вызовет у деда ломку, а ломка испортит характер, а это дрязги, ругань, и прочая срань... А оно ему нужно? Это мимолётная остановка и не ему жить с этим прогрессирующим алкоголиком. Проще выпить и держать себя в узде, чем требовать от кого-то.

И он выпил. Варка алхимическая часто сопровождалась парами спиртовыми и специфическими, и монах так сказать "проспиртовался", из-за чего его не брала чарка-другая-и даже третья. Вот и сейчас, сидел трезвый как стекло, только жарковато стало, и слушал истории, а истории. Одна прекрасней другой:
– Знаю я как вансельтранские ратные подвиги выглядят. Я их потом сшиваю до кучи, если бедолага не помер сразу. Я врач полевой был на Войне Всего Света и при нападении Вестелии на Иствуд. Без лишних слов - монстры на то и монстры. Только диву даюсь что такие мирные кровососы нашлись. Я каждый день гадаю, когда уже лопнет терпение у паладинов и они вычистят это место, да только видать за подвиги, аль за верность, а может в казну много отсыпают, не происходит этого. - монах взял чарку и уже почти опрокинул внутрь, как заметил пропажу послушника. Это то и не позволило ему донести до рта посидину.
– Так... Куда это исчез Эмиль? За сорванцами глаз да глаз нужен. - не выдыхая, Эстате влил в себя и не поморщился, и высунувшись из окна, крикнул Сильвестро и Адаму, - Хэй, охломоны, а где третий?

  Охломоны быстро и оперативно отреагировали на оклик руководителя - ну ещё бы им замешкаться, так и по шапке схлопотать можно, а то и вовсе отправят в монастырь с заменой, благо, они всего ничего отъехали

  — Мы помогли всем, чем могли, святой отец, а новых заданий больше не поступало. Эмиль? Эмиль сказал, что отлучится ненадолго совсем. Девушка у него тут знакомая есть, дома её навестить пошёл. Ну а коли он в это время работать не будет, то и нам отдохнуть можно. — отвечал Сильвестро, и в словах его не было ни грамма лжи.

  — Дом этой девицы всего в трёх дворах отсюда, вон в той стороне. — включился в дело Ахав и показал пальцем куда-то за окно, чисто по памяти, но в точности его указки можно было не сомневаться, ибо старик знал свою деревню как все четыре пальца на той руке, которой и давал направление, — Марианной звать. Да только не найдёт он её там, не дома она. У неё же нынче свадьба... Твою-то мать!

  Громко выругавшись по причине внезапного озарения, дядя Ахав вскочил со стула и громко стукнул ладонями по столу так, что чуть бутылка не опрокинулись, а один из зубчиков чеснока попытался соскочить на пол, но был пойман ловкой морщинистой рукой и тотчас отправлен в рот.

  — Ух, сейчас ему мамаша Марианны отпоёт, ух отпоёт! Я аж послушать хочу, хе-хе. Вот скандалу-то будет щас...

  А ведь Эстате даже не сомневался что кто-то учудит эдакое, при первом же привале. Но так быстро? Нет, хотя бы вечера подождали для приличия. Остаётся только надеяться на то что Эмиль не успел сделать блудные дела с невестой в порыве внезапно вспыхнувших чувств, а жених не проломит голову послушнику.
– Вот паршивец, ни на минуту нельзя оставить без присмотра. Я вообще удивлён что источником проблем оказался не Сильвестро! Дедуля, показывай дорогу, подсказывают мне пары спиртовые аки голос Ихлиса, бога нашего, что спасать придётся из передряги сына божьего, иначе беда. Или ты охоч до скандалов, что не поможешь верному слуге веры своей, ась? - с ухмылкой спросил Грегорио, проделав маленькую, но меткую манипуляцию на правах святого отца.

  — Скандалы? Падре, да со времён войны в этом захолустье отродясь ничего более интересного не происходило, поэтому любому скандалу тут настолько же рады, насколько и не рады его непосредственные участники - хоть какая-то отрада, хе-хе. — весело заявил старик, но тут же поправился, — Впрочем, если Эмилю сейчас от матроны чугунной сковородой по голове прилетит, это уже не дело будет. Пойдём спасать, пока не поздно.

  И вдвоём они отправились по указанному адресу. Дабы не мучить себя топографическими изысканиями, Эстете просто следовал за Ахавом, благо, тот уверенно вёл их к цели, а конкретно к злополучному дому. Чтобы попасть туда, предстояло пройти мимо нескольких дворов, но о том, к какому именно строению им нужно, монах узнал заранее по доносящимся воплям, ругани и причитаниям. Все они принадлежали женщинам, судя по голосам, и то, что среди них не звучал ни в каком виде звонкий голос Эмиля, не обещало ничего хорошего - а что если он и вправду лежит сейчас с проломленной головой, в тени грузных и мощных крестьянских женщин, обливающих его последними бранными словами?

  Уже подступая к калитке, Грегорио увидел нечто похожее на ту страшную картину, что невольно рисовало воображение. Группа крупногабаритных во всех смыслах женщин, немолодых и старых, кучковалась в центре двора и очень громко кричала и бранилась, обращаясь к кому-то или к чему-то в центре их могучей кучки. Гам стоял такой, что разобрать слова, окромя отдельных ругательств, было невозможно, однако же запас ругани в диалекте простых крестьянок поражал воображение. Просто и безыскусный, на самом деле, не чета хитросплетениям армейских командиров и сержантов, но он брал своей массой, неумолимо давящей как водяной вал, накатывающий из моря в шторм. И именно в пучину этого урагана и собирались погрузиться двое отважных взрослых мужчин, затеявших спасти молодого. Старик Ахав решил первым взять на себя удар, а потому, вломившись в калитку, гордо выпятил грудь, набрал в неё воздуха побольше и, ступив ближе, издал оглушительное "Ша!". Стая женщин тотчас затихла, хотя и не до конца, и по большей части обратилась к нарушителю их бесчинств.

  — Что здесь происходит, а?! Угомонились быстро, бабское сословие, едрить вашу кочерыжку!

  — Посмотрите на него, припёрся, старый хрен! Чтоб твои седины плешь поела, ещё и пьяный небось? Ну точно, пьяный! Свадьба на носу, колдырь старый!

  А пока бабское сословие решительно контратаковало нападки деда, Грегорио успевал бегло осмотреться. За стеной женщин он никак не мог разглядеть Эмиля - если он где-то там, то его не видно, и либо он пал ниц, либо вообще лежит плашмя, и его чуть ли не топчут. Эти женщины, судя по окружающей их утвари и бытовым принадлежностям, незадолго до этих событий были заняты приготовлениями к свадьбе, и, кажется, именно здесь и планировалось застолье. Сдвинутые столы, готовые быть постеленными выстиранные добела скатерти, множество стульев, многократно превосходящие обычную норму для семейства, но совершенно нормальные для ожидаемого количества гостей. Сейчас всё это было оставлено по очевидным причинам.

– Заклинаю вас, девоньки, замолчать, именем Ихлиса, бога нашего, ибо я, отец святой явился чтобы решить ваш спор. - пафосным тоном проскандировал Грегорио, воспользовавшись преимуществами бытия святым отцом, - что у вас стряслось, что вызвало такой громкий гвалт? И не занимайте мужа престарелого сего, ибо с моего позволенья он причастился милостью Ихлиса. - он возложил руку на плечо старика Ахава, - не стоит поднимать бучу из-за пустяка. Так что у вас стряслось?
Обычно это работало на окружающих, ибо авторитет слуг Ихлиса был велик в этих краях, в особенности так близко к монастырю. Но так или иначе, он не даст свершиться самосуду. Попытается, точнее...

  Как известно, бог велик и могуч, и воля его велика и могуча, и всякий, кто страх имеет, будет ей повиноваться. Но также известно, что баба дурная - суть есть существо безбожное, всяческой власти над собой лишённое и, подобное взбесившемуся скоту, неуправляема и непреложна в своём стремлении нести поруху и подлинное святотатство. Именно с таким исчадием во множестве лиц его, по всей видимости, довелось столкнуться отцу Грегорио, ибо слова его возымели действие на женщин околонулевое.

  — Ещё и дружку забулдыжного с собой привёл, колдырина старая! У-ух, еть!

  В монаха и старика полетела сковородка. Оба пригнулись, чтобы избежать удара, последствия которого могли быть катастрофическими. Не менее катастрофическим могло обернуть и продолжение присутствия на этом самом месте, но в момент, когда Эстате только подумал об этом, он ощутил руку Ахава, крепко вцепившуюся в воротник его робы и не дававшую ни опуститься ниже, ни сбежать. Они вошли в этот бой и выйдут отсюда либо победителями, либо замертво павшими, причём оба варианта друг друга не исключали. Значит, вот так, от чугунка разъярённой кухарки...

  — Ша! Охерели, старые потаскушьи морды?! На кого руку подняли, горланки! Бога гневать, шта?! Да падёт же град размером с кулак на ваши блажные головы, и разобьёт их как сраные тыквы за весь тот стыд и срам, что вы учудяете! Позор на вас, позор и кара вод небесных! Боже, видишь сих кобылиц? Молю, накати столбы морские и заткни их хлебальники, чтоб копыта поотрывало! не ведают, что творят, но уж ты покажи им, почём капля в море!

  И всё-таки присутствие монаха сыграло свою роль. Часть баба заохала, а другая часть, живо представив себе все те наказания, что могли обрушиться на них по словам деда, попадали на колени и стали бить челом о землю. В тот момент плечи Грегорио ощутили щипок, а затем услышали быстрый и тихий шёпот Ахава.

  — Ну же, отце, подыграй, обещай им прощение и всё такое, иначе нас тут на месте закопают!

– Кхм-кхм... - прокашлялся опешивший от такой яростной, и одновременно ложной тираде старика, Грегорио, - О да, сий слуга божий, коего вы кличите несправедливо пьяницей, абсолютно прав. Поднимать руку на слугу божьего грешно, но я как и Ихлис, всепрощающ, ибо так сказано в нашем писании, дарованном Им:

"Не судите, и не будете судимы; не осуждайте, и не будете осуждены; прощайте, и прощены будете."

– Так простите же того, кого хулите так громко, и распейте из потира священное вино, разделив его между всеми, и решите всё миром. Так завещал нам Ихлис... - подыграл, аки отпел службу в монастыре, Эстате. И сделал он это с таким грозным, и в то же время с всепрощающим ликом, словно сам создавал этих бабок. Ну, святой отец, что поделать. В общем соответствовал статусу монах.
– И раз мы всё решили миром... Из-за чего брань на всю деревню, девоньки? Случилось ли чего?

  Но было ли что-то решено миром и вообще было ли решено, пока ещё оставалось под вопросом. Грегорио сомневался в убедительности своих слов, и не потому, что слова были плохи и подобраны неправильно, как раз даже наоборот, но вот уши и умы тех, к кому они были направлены, явно неспособны были воспринять всю мудрость и благодать разумных доводов. Женщины, что с них взять. Ведь недаром даже сам Ихлис раз в месяц стремится покинуть их тела, тем самым отмечая несостоятельность слабого пола в вопросах впитывания его знания и удержания мудрости. Впрочем, глядя на некоторых из старух, можно было понять, что из них давно уже всё вытекло что только можно вместе с последними мозгами.
  Но всё-таки бабьё кое-как успокоилось, и появился некоторый простор для дальнейших переговоров. Вперёд вышла женщина среднего возраста, на вид самая грозная, со скалкой в руки, и, как оказалось, она и была мамашей злополучной невесты.

  — Прошу меня простить, святой отец, но вот вашим послушникам, а, если правильнее, ослушниках, прощения нет никакого. Один из ваших холопов возомнил, что может заявиться к моей дочери в день её свадьбы и всё испортить! Какая наглость! Какая дерзость! Не знаю, какие там у вас правила в монастыре, но я требую, чтобы его выпороли! Причём прилюдно!

  — Да-да! Порка! Пороть его как паршивую козу! — чуть ли не хором поддержали её другие женщины.

– Выпороть прилюдно? Я на такое не пойду без веской на то причины, и гомон толпы явно не похож на справедливый приговор. - сурово ответил Грегорио, которому всё происходящее крайне не нравилось. Вот чувствовал же тайный умысел в словах послушника ещё на дороге, так почему же не понял? Эх, Эмиль, во что ты нас вляпал, - скорее на самосуд. Я как святой отец, должен сам рассудить, был ли злой умысел в действиях Эмиля.

  — Да-да, святой отец, вы уж рассудите, рассадите по-божьи, святой отец, надо рассудить, как же. — запричитали наперебой самые набожные из пожилых женщин, а их было немало.

  — Рассудите, святой отец, так, чтобы больше этого щегла в деревне и духу не было. Да, я знаю, что он тут жил перед тем, как ушёл в монастырь, но пусть тогда в монастыре своём... то есть, вашем монастыре пусть и остаётся, а дочурке моей свадьбу портить не смеет! Найдите этого наглеца и вправьте ему мозги в причинное место, или каким он там привык думать, поганец эдакий.

  Тут уже со слов матери невесты стало понятно, что Эмиля рядом нет. Женщины сгрудились по какой-то своей, независимой ни от чего — и от здравого смысла тоже, ведь на то они и женщины — причине, и ежели парень от них и пострадал, то лишь немного, ибо успел сбежать на своих двоих. Ну а потом вывод лишь подтвердился, когда бабы начали почуть расходиться, и среди них действительно юноши не оказалось. Половина отправилась спешно доделывать свои дела, а набожные старушки поползли к священнику испрашивать благословения.

  — Да уж, падре, ну и история, однако. — Ахав, бывший теперь уже не при делах, задумчиво морщил лоб, — А ведь я теперь припоминаю. Перед тем, как в послушники податься, Эмиль за какой-то девкой ухлёстывал, и, судя по его горящим глазам на тот момент, вроде как всё у них было взаимно. Не думаю, что он посягнёт на то, чтобы расстроить свадьбу — нет, он парень славный, добрый, насколько я его знаю. Возможно, даже слишком добрый и мягкосердечный. Как бы с горя не сделал чего... эдакого...

  Старик показал знак, ткнув себя двумя пальцами в кадык, тем самым изображая возможность самоубийства. Грегорио стоило задуматься над этим — он ведь действительно знал Эмиля как очень добрую и чистую душу. Но именно такие люди, когда их постигает горе, могут из-за чувства великой несправедливости наложить на себя руки.