[D&D 5] Divine Love | ходы игроков | Истина в вине

  Утреннее солнце, пробиваясь сквозь витражные окна аббатства Святого Дюгона, окрашивало каменные стены в теплые, медовые оттенки. Отец Грегорио Эстате, облаченный в простую, но добротную рясу из грубого полотна, стоял у алтаря - его голос, низкий и ровный, вторил молитвам, возносимым к Ихлису. Монастырь, расположенный на холмах близ Ревашоля, был его домом уже более десяти лет. Здесь, среди тишины и умиротворения, он нашел своё призвание, став одновременно и служителем божественного, и хранителем земных благ.

  Монастырское хозяйство, раскинувшееся на склонах, было сердцем их жизни. Виноградники, ухоженные с любовью и знанием, тянулись к небу зелеными лозами, усыпанными гроздьями, обещающими будущее наслаждение. Работа в них была не просто обязанностью, но и медитацией, способом постижения божественного замысла в каждом листке, в каждом плоде. А затем, в прохладных погребах, где воздух был пропитан ароматом ферментированного сока, рождалось вино и другие напитки — дары Ихлиса, источники радости и утешения для людей.

  Сегодняшняя воскресная служба прошла особенно чинно. После неё, когда последние отголоски хорального пения затихли в сводах церкви, аббат Вернон Мерло, человек с добрыми глазами и мудрой морщинистой кожей, подозвал священника для разговора с глазу на глаз.

  — Грегорио, сын мой, – начал аббат, его голос был таким же мягким и бархатным, как аперитив, что, судя по запаху, был выпит им накануне, – Есть у меня для тебя поручение. Наше отборное молодое вино готово. Нужно доставить его в Каталонию.
  Отец Грегорио послушно кивнул. Пока аббат уточнял подробности, его взгляд скользил по стенам церкви, украшенным фресками, изображающими сцены из жизни святых, выполненными в ярких, южновестелийских тонах. Терракотовые и охристые оттенки, синие и зеленые акценты – всё это создавало ощущение тепла и жизни даже в строгих стенах северной обители. На полу, выложенном грубыми, но отполированными веками камнями, лежали ковры с геометрическими узорами, принесенные с юга и Саутфелла.
  — Путь неблизкий, и, чтобы груз был в сохранности, я посылаю с тобой нескольких послушников. Они помогут тебе в дороге.

  Аббат Мерло пригласил мужчину в гости. В его просторной и уютной келье на стенах висели старинные карты и гравюры, изображающие религиозные сюжеты и виды далеких земель. На небольшом столе, покрытом вышитой скатертью, стояли большая бутыль с коньяком и глиняная чаша, полная сушёного инжира.
  — Грегорио. — начал аббат, усаживаясь в кресло, обитое выцветшей тканью, и со следами не раз пролитых напитков, – Мы с тобой не раз говорили о вере, о смысле жизни. И о роли вина в этом. Ибо все мы знаем, что оное не считается грехом, если употребляется в меру.
  Эстате внимательно слушал. Аббат Мерло был не просто его духовным наставником, но и глубоким мыслителем, чьи слова всегда находили отклик в сердцах многих.
  — Вино,.– продолжал аббат, – это дар Ихлиса. Оно как сок жизни, несущее в себе влагу дождя, плодородие напитанной им приморской земли и радость человеческого общения, в котором рождается мудрость. Вспомни, Грегорио, как на Красной свадьбе в Тирассе Святой Дюгон заставил бьющий из-под земли ключ заструиться не родниковой водой, но молодым вином. Это было чудо, и оно произошло на празднике, в кругу разделяющих радость. Разве это не говорит нам о том, что Ихлис не чужд земным удовольствиям, если они приносят счастье и укрепляют узы между людьми?
  Голова сама собой кивнула в знак безоговорочного согласия. Грегорио помнил эту историю, и выводы аббата, и они всегда находили в нём отклик. Он видел, как напитки, приготовленные их руками, приносили утешение уставшим путникам, как становились частью праздничных застолий, как помогали монахам забыть о тяготах дня и почувствовать единение друг с другом. И, конечно же, самые крепкие и чистые спирты всегда находили применение в медицинских и алхимических практиках.

  — Наш труд это не только способ прокормить себя и помочь нуждающимся — это и служение богу. Мы возделываем землю, мы собираем плоды, мы превращаем их в вино – и все это с благодарностью и любовью. И когда мы делимся этим вином с другими, мы делимся частичкой божественной благодати.
  Аббат взял из чаши сушеный инжир и протянул мужчине.
  — Путь в Каталонию будет долгим, и тебе понадобится сила. Это вино станет не столько источником дохода для монастыря, сколько символом нашей щедрости и гостеприимства. Пусть оно принесет радость тем, кто его попробует, и напомнит о том, что радость от этого напитка, провезённого многие километры, подобна лишь малой крупице радости веры, пронесённой сквозь века.
  Отец Грегорио принял инжир, его пальцы коснулись сухой, сладкой кожицы. Он чувствовал тепло рук Вернона, его мудрость и доброту.

  Сорок лет. Уже большая часть жизни за плечами, и не сказать что Грегорио нечего было вспомнить. Наоборот, слишком много чего можно вспомнить, но не хочется. Абсолютно ненужная война за амбиции короля, а после кровопролитная война с колдунами... Ох. Рефлексируя над этим всем, понимаешь как много горя выпало на его судьбу. Но теперь всё по другому.

Покой и умиротворение Грегорио нашёл в монастырской службе, под началом аббата Мерло. Он никогда не был особо религиозен, но сразу почувствовал эту ауру доброго человека вокруг Мерло, человека с которым любой разговор в радость, и не нужно метафорически отмываться и страдать после каждой встречи. Наверное по этому он полностью погрузился в веру? Чтобы не расстраивать аббата, и чтобы убежать от жестокой реальности.
Вот эти чувства вспыхнули вновь в мужчине, когда он дотронулся экзотической закуски, после чего он поднял глаза на аббата:
– Я понимаю важность всей миссии, Ваше Преосвященство. Не хочу сказать что подвергаю сомнению ваш приказ, но разве именно я должен отправиться на эту миссию. Я же простой врач и целитель, Ваше Преосвященство. - сказал Грегорио. - Разве тогда без должно помощи не окажется множество больных?

  Аббат лишь тепло улыбнулся в ответ.

  — Разве приказом я наставляю тебя на этот путь? Разве не доброй волей руководствуется пастырь, ведущий своих овец к пастбищам, полным свежей травы и прохладных родников, но желанием им добра и процветания? Думается мне, для такого и приказов никаких не нужно, одно лишь благое помышление и действенная мысль, исполненная ревности о вере. Так неужели эту мысль ты хочешь подвергнуть сомнению?

  Могло показаться, что Мерло вновь поставил Грегорио на место в вопросах знания текстов и умения применять их к ситуации, что не раз проделывал с чересчур много возомнившими о себе монахами. Его улыбка действовала сильнее всяких слов, но сегодня всё-таки был не тот день и не тот случай, чтобы мужчина и впрямь почувствовал за собой вину.

  — Грегорио, сын мой, о каких больных приходится нынче говорить? Наши лазареты практически пусты, а те, кто испытывают хворь, могли бы избежать её, если бы намедни не употребляли слишком много спиртного. — аббат тихо, но искренне рассмеялся и легонько хлопнул священника по плечу в знак шутливости, — Но и для таких у нас всегда найдётся лекарство, уж мы-то к таким вещам всегда готовы как никто другой. Однако, дело тут вот какое на самом деле.

  Вернон извлёк из-под одежды маленький плотный тубус, опечатанный восковой пломбой. Тут-то всё и стало ясно.

  — Настоятелю каталонского аббатства нужно доставить это маленькое сообщение. Мне очень хочется, чтобы это сделал самый доверенный мой человек. Но если ты считаешь, что не являешься таковым, то я даже и не знаю, как мне теперь быть, кого послать.

  И вновь это обезоруживающее выражение лица, ясно дающее понять, что должно быть так, и никак иначе, ибо в противном случае... А, да ничего не будет в противном случае, Мерло найдёт кого-нибудь, с кем передать письмо, или что там в этом тубусе, но просто тогда их отношения станут чуть менее... доверительными. Эстате давно был на хорошем счету и как лекарь, и как священнослужитель, и понимал, что оба этих фактора способствуют спокойствию его монастырской жизни. Откажись он сейчас, и кто знает, как оно всё обернётся в будущем.

  — В конце концов, простое дело, съездить туда и обратно. Времена нынче спокойные, особой опасности на дорогах нет, особенно если двигаться вдоль побережья. Выделю тебе послушников для безопасности и чтобы не скучно было. Прокатишься, развеешься - любой из нас был бы счастлив оказаться на твоём месте. Но всё-таки это поручения я хочу доверить тебе, сын мой. Дерзай, и да пребудут с тобой благословенные воды.

  Грешить на слова аббата не стоило - он вполне мог выделить и послушников, и денег в дорогу даст обязательно.

  Грегори иногда поражался способности Мерло обезоруживать и ставить в тупик своей добротой – ведь действительно, очень грубо и некультурно отказывать на столь тёплый и искренний вопрос, настоящий грех! Слишком уж этот дедушка с добрым лицом притягивал к себе...
– Вы правы, Ваше Преосвятейшество, больных уже давно не было, а те что были могут обойтись и рассольчиком нашим, из погреба. Слишком уж они много пьют, простые люди, да оградит их умы от пьянства Ихлис. - ответил монах, - Я принимаю ваше задание, аббат, и понимаю всю степень доверия, что вы мне оказываете, - он низко поклонился, взяв тубус. - Но окажете ли вы мне ещё больше доверия?
Он оценивающе смотрел на Винсента своим проницательным взглядом, пытаясь выглядеть за добрым лицом даже толику чего-то иного, не свойственного аббату. Вдруг тубус хранил в себе что-то слишком важное? Мерло знал о военной карьере и подготовке Эстате, а значит учитывал этот фактор, когда выдавал ему этот тубус. Могло быть так, что были "подводные камни" в этом?
– В этом тубусе что-то крайне ценное? Может ли так статься, что кто-то соблазнится на его содержимое? Кто-то конкретный? Ежели вы оставите без ответа этот вопрос, то я бы сиюминутно приступил к подготовке телеги и отправился в путешествие. Вы знаете, Ваше Преосвященство, я не люблю сидеть сложа руки. Кхм, если только это не молитва. - слегка пошутил Грегорио в конце.

  Аббат слегка потряс тубус перед тем, как поставить его в центр стола. Судя по звуку, внутри находился рулон бумаги, свиток, скорее всего, содержащий объёмное письменное сообщение, но мог быть и волшебный. Хотя, для последнего, раз он настолько важен, действительно понадобился бы настоящий отряд.

  — Мы с настоятелем Понтием Пантагрием ведём переписку, однако, в отличие от всех прочих, эта - тайная. А тайна, как известно, тогда хороша, когда никто не знает ни о её содержании, ни даже о том, что она в принципе существует. Поэтому сие послание не может быть отправлено с тем, кто выглядит как достойный кандидат на роль гонца для столь ответственной миссии. Но то достоинство телесное, внешнее, а внутреннее, достоинство духа, куда важнее. И я вижу в тебе таковое.

  Мерло придвинул тубус ближе уже с явным ожиданием, что священник возьмёт его.

  — Нет никого конкретного, кто бы охотился за этой бумагой. О её существовании знаем только мы двое. Вино - лишь прикрытие. Но всё-таки было бы неплохо, если и эта миссия исполнится. Однако, мы должны всегда помнить о заповедях виноделия. Не пожалей вина сущему в печали, дабы изгладилось горе, не пожалей для сердца ликующего, дабы радость его была чистой, не пожалей для тела, болезнью согбенного, врачевания нуждающее. И для разума тревожного, и для духа мятежного не удержи вина.

  Отрадно понимать что аббат настолько доверяет ему. Значит нужно оправдать данное доверие с лихвой.
– Я вас услышал, Ваше Преосвященство. Доставлю в целости и сохранности, никто не прочтёт послание пока я жив. - мужчина взял из рук Мерло тубус и положил в карман за пазухой рясы. - может быть в этом уверены.

– Истинно так, господин аббат. Не жалей вина ближнему своему, да не покинет он нас в трудный час, и в благой. Да хранит Ихлис нас и наше ремесло. Аминь. - он сделал сакральный знак его бога, - позволите приступит к данной мне миссии? Или же у вас ко мне ещё есть дело? - со всей готовностью уточнил монах.

  — Отныне ты волен делать дело, ибо всё необходимое тебе уже сообщено. — аббат поднял руку и осенил Грегорио знамением, очертив в воздухе сложенными перстами незримый символ в виде волны, каким постоянно пользовались священнослужители и все последователи Ихлиса, — В добрый путь, сын мой. Я буду молиться о тебе неустанно день и нощь.

  Священник покинул обитель настоятеля и вышел во двор перед главными воротами. Там его ожидала запряжённая повозка, а также трое послушников, заканчивавших погрузку последних ящиков с вином. Каждый из них уже был собран и готов выдвигаться тоже. Все трое - простые ребята, без роду, без племени, но с большим сердцем, открытым истинному учению и вере. Вот Эмиль, славный малый со светлыми волосами и таким же светлым взглядом, родом из одной деревни южнее Ревашоля, фактически местный. А вот Адам, крепыш, что, расправив могучие плечи, может позволить себе брать сразу по два ящика вместо одного. Эстате по воле случая мало был с ним знаком, но точно знал, что он откуда-то с северной границы, сын мельника, впавший в немилость главы семьи и изгнанный из дома. И вряд ли его проступок имел какой-то скверный характер - скорее, семейное недопонимание, иначе бы не оказался он среди послушников. Ну и Сильвестро, наконец. Об этом чернявом хлопчике с тонкими, шегольскими усами Грегори приходилось слышать часто, и далеко не восторженные отзывы. Как если какую проказу коллективную кто учиняет, либо розыгрыш как над послушниками, так и над священствующими монахами, так всегда его имя всплывает. Уж сколько толков велось за то, чтобы изгнать его из монастыря за нескромный нрав и авантюрные замашки, но всё как-то его пронзительный черноокий взгляд из-под густых бровей вызывал желание смилостивиться. Совсем не тот, кого монах хотел бы видеть среди спутников в ходе путешествия и важной миссии, но, может быть, таким образом наконец аббат вознамерился от него избавиться? Авось, нерадивый послушник сам сбежит по дороге, и тогда всем сразу станет легче.

  Все трое оставили свой труд и выпрямились, заметив отца Грегорио, а когда тот приблизился, учтиво склонили головы, ожидая молчаливого жеста благословения и дальнейших указаний.

  И вот он момент истины, его новая команда. Сразу вспомнился его первый день на войне Вестелии и Иствуда. Командир с огромными усами, имя которого он уже благополучно забыл и стал называть для удобства "Командир Усы", с таким же постным лицом осматривал юнцов, выданных ему на попечение, что и Грегорио сейчас. Единственное в чём был уверен монах, так это в том что поездочка выдастся весёлой, благодаря Сильвестро. Но не факт что всем будет весело... Так вот, Усы мог отправить пехтуру юную драить гальюн, чистить батат в цеховых масштабах и просто заебать тренировками, чтобы солдат не делал херни, как говаривали Усы. А вот у Эстате таких возможностей не было, хотя монах очень хотел бы. Впрочем, может если провести личный разговор с отроком, то удастся наладить контакт? Кто знает.
– Ну что, лоботрясы? В путь-дорогу отправляемся, груз вина, милостью Ихлиса созданного, надобно отвезти в Каталонию. - по-командирски, пародируя старика Усы, обратился к отрокам монах, - Ладно, расслабьтесь. Я думаю поездочка выйдет не напряжной, развеемся. Запрягайте коней и в путь. Будем сменять друг друга на месте возницы, я поведу первый.

  "Лоботрясы" покивали и быстро закинули котомки вслед последним погруженным ящикам. Каждому из них тоже не терпелось оставить наконец опостылевшие стены монастыря, пусть и в разной степени этого желания. Ведь послушникам не запрещалось покидать обители, принудительный труд и содержание также здесь не приветствовалось, и практически каждый волен в любой момент отправиться на все четыре стороны. Была лишь вера и сила духа, равно как и авторитет духовенства, что держали монахов в порядке и послушании. Но всё же умыкнуть куда-нибудь и погулять помышлял, наверное, всякий, а потому сделать это с официального на то разрешения и вовсе было отрадно.
  Как бы то ни было, на этой позитивной волне повозка отправилась в путь. Миновав распахнутые настежь ворота, Эстета проводил взглядом остающихся за ними, всех, проходящих мимо послушников, несущих на своих горбах тюки со свежесобранным урожаем, и приударил вожжами, отпуская кобылок в свободным, лёгким шагом.

  Тёплый ветер доносил аромат моря с одной стороны и запахи полей с другой, образовывал удивительно пьянящую смесь, вдыхая которую, хотелось отдыхать, закинуть руки за голову, отвалиться на спину и так сладко дремать. Но Грегорио правил лошадьми, ответственность бодрила его, как-то всё-таки при деле оно легче, а вот другим пришлось немного в тягость. И вовсе не потому, что кто-то запрещал лечь спать, но чувство ответственности брало своё - ведь нельзя в первые же минуты поездки взять и завалиться на боковую? Ну ведь нельзя же, верно, не по совести? И, тем не менее, юноши держались до последнего. Но зыркать в разные стороны очень скоро утомило их, ведь окружающие виды при всей своей красоте и приятности давно уже набили оскомину. Наконец, Адам, крепко потянувшись и хрустнув могучими плечами, без лишних слов уместил своё крупное тело промеж ящиков и приготовился вздремнуть. Ну а Эмиль и Сильвестро, не видя для себя пока что такой возможности, но и не собираясь умирать со скуки, затеяли разговор, да не между собой, а практически сразу вовлекли в него монаха, в каком-то смысле тоже избавив его от необходимости и дальше ехать в гордом молчании.

  — Что вы скажете о совершенстве божественной воли, святой отец?

  Вопрос, как ни странно, прозвучал из уст Эмиля, хотя, казалось бы, что-то подобное монах ожидал услышать от Сильвестро, с его-то характером. И вот так, с места в карьер, как говорится - ещё силуэт монастыря не скрылся в отдалении, а уже такие разговоры. Тема, безусловно, может быть провокационной. Но что если молодым людям и впрямь интересно? Ответ держать в любом случае, но подумать о нём стоило хорошенько.